— Надо писать, — подтвердил я. — Напишем вместе.
Мы подошли к лесопосадочным звеньям. Женщины работают здесь уже несколько дней. Мы поздоровались. Все ответили приветствиями, сразу же окружили нас кружком и заговорили в несколько голосов, разом:
— Саженцы кончаются.
— Вода на исходе!
— Без поливки сажать или нет?
— Митрофан Андреевич! Хвист приедет?
Митрофан Андреевич замахал руками, затем приставил к ушам ладони трубочкой, повернулся в кругу женщин и тоже закричал:
— Ничего не слышу! Не слышу! Громче!
Женщины засмеялись. А он уже спокойно, без шутки, говорил:
— Поодиночке, не все сразу.
Но он всех услышал и всех понял. Он привык слушать хоровой разговор колхозниц, которые часто высказываются все вместе, но замолкают, если предложить выступать поодиночке. Не дожидаясь возобновления вопросов, он ответил:
— Саженцы и воду привезёт автомашина в обеденный перерыв. Без полива не сажать. Товарищ Хвист должен приехать: была от него записка ещё вчера. Разрешите зачитать?
И, опять не дожидаясь ответа, достал записочку и прочитал шутливо-торжественным тоном, упершись одной рукой в бок:
— «Глубокоуважаемый товарищ Митрофан Андреевич Катков! Согласно плану, спущенному со стороны райпотребсоюза, и развёрнутому графику движения полевой торговли сельпо в горячие дни весенней посевной кампании в вашу бригаду прибудет разъездная торговля разными товарами. Продажа в порядке живой очереди.
Все слушали улыбаясь и молча. А Катков спросил тем же шутливым тоном:
— Какие будут соображения?
— Хвисту взбучку дать, — коротко сказала звеньевая Анюта. — Давайте, бабочки, баню ему устроим!
— Покритиковать не мешает, — поддержал и Митрофан Андреевич, — но только по-хорошему, вежливо.
— А мы и так — вежливо, — сказала всё та же Анюта. — А то до чего дошёл: неделю сидим без спичек, а у мужиков без табаку уши попухли. Приди в магазин и спроси у него: «Спички есть?». «Есть, но для полевой торговли». — При этом Анюта вздёрнула лицо вверх, сморщила и без того маленький носик, сложила руки по-наполеоновски, отставила одну ногу и, подражая председателю сельпо, произнесла: — «У меня план спущен сверху донизу!»
Все разом захохотали: очень уж похоже изобразила Анюта товарища Хвиста.
— «Я тебе продам табак, — продолжала она в той же позе, — а план должен провалить! Ин-те-рес-но! Хм! Я план полевой торговли выполню на пятьсот процентов! Я пять дней накопляю силы! Я — во!» — И она под общий хохот ударила себя кулаком в грудь.
Весело смеясь и переговариваясь, женщины стали занимать свои места на линии посадки и принялись за работу. Я прошёлся по рядам новой лесополосы: всё было в порядке. А работающие нет-нет да и оглянутся на меня — не найдёт ли, дескать, какого изъяна.
Мы отправились с Митрофаном Андреевичем дальше пешком. Метрах в двухстах от нас расположен склон, на котором работа на тракторах почти невозможна. Такие участки обрабатываются всегда лошадьми. Надо было решить на месте, судя по почве, нужна там культивация в этом году или можно обойтись двухследным боронованием. Вдоль яра, по краю, протянулась приовражная лесополоса, посаженная восемь лет назад; молодые листочки уже распустились, и уже какая-то пичуга приветливо чирикнула нам из-за веток. Облака стали менее густыми, и солнце, проглядывая на землю в просветы, помаленьку расталкивало их в разные стороны. Было тихо. Там и сям, поперёк склона, колхозники боронили зябь во второй след.
Прямо к нам двигалась пара лошадей, запряжённых в бороны, а сбоку около них шагал Прокофий Иванович Филькин. Он держал вожжи в руках, поигрывая ими и покрикивая на лошадей. Шаг его был ровным и размеренным настолько, что казалось, он подчиняется какой-то неслышной команде: шаг, шаг! Шаг, шаг! И так целый день по мягкой пашне, в которой утопают ноги по щиколотки. Уже по одной этой мякоти пашни видно, что никакой культивации здесь не требуется.
— Добрый день, Прокофий Иванович! — приветствовали мы разом.
— Здоровеньки были! — ответил он, но не остановился, а продолжал отмеривать свой бесконечный путь.
Мы пошли с ним рядом.
— Ну, как сменная лошадка? — спросил Митрофан Андреевич.
— Да… как? Так себе. До Великана — куды там ей! Великан — конь! То лошадь такая: брось вожжи и пусти по пашне — сам поведёт бороны и огреха не сделает, и назад повернёт сам. То лошадь — ум! — Он вздохнул и прикрикнул на лошадей: — Но-о! Заслушались, ёлки тебе зелены!.. Разговору рады!.. Я на том коне, — продолжал он снова спокойным и ровным голосом, — пять лет работаю, изо дня в день. Цены нету Великану…