В семье Кошелевых Маша, пожалуй, больше всех уважала отца. Ей казалось, что тятька чем-то незаслуженно обижен, она втайне жалела его и, когда Василий изредка приходил в деревню, ласкалась к нему, доверяла свои маленькие детские секреты и обиды на Кольку и на мать. А в дни, когда неясная печаль трогала детское сердце, Маша выходила на большак, слушала, прижавшись ухом к телеграфному столбу, как бранчливо гудят провода, и серьезно смотрела кукле в пуговичные глаза: «Добежала бы ты, Надюша, до города. Ножки у тебя молоденькие, резвые».
После обеда Василий с детьми отправился на станцию, к поезду. Перед уходом Колька на клочке бумаги написал матери, что они с Машей уехали к отцу в гости. Василий прочитал, усмехнулся и сделал приписку:
«Марина! Дети уехали со мной. — «Со мной» жирно подчеркнул. — Выбирай любое: или живи одна, без детей, или приезжай к нам в город.
В город Кошелевы приехали поздно вечером.
Дома их встретила квартирная хозяйка, женщина грузная и до крайности любопытная. Имела она привычку обходить человека кругом и заглядывать ему в глаза.
— С семейством вас, Василий Иванович, с домочадцами, — приветствовала хозяйка Василия и ласково ущипнула Машу за щеку. — Теперь, поди, и супружницу ждать недолго?
— Теперь недолго, — ответил Василий.
Спать Кольку и Машу он устроил на кровати, а сам лег на полу. Кровать была двухспальная, высокая, на колесиках. Ее уступила Василию сердобольная хозяйка в тот день, когда он снял у нее комнату: «Почивайте, сердце мое. Кровать веселая, старинная!»
От малейшего прикосновения в ней назойливо ныли пружины и, словно колокольцы на бубне, звенели разболтанные никелированные шары и трубки.
Утром Василий поднялся рано, быстро оделся и не успел взять затасканный брезентовый портфель, как вдруг заметил острый, подозрительный взгляд Кольки.
— А когда Ивана Грозного смотреть пойдем?
— Успеется! Ты спи, отдыхай — в гостях всегда спать помногу полагается.
И отец ушел на работу.
В первый же день Колька показал Маше все известные ему городские достопримечательности: базарные весы, качели, тележку мороженщицы, — но дальше базарной площади идти не решился: уж очень воинственно были настроены городские мальчишки. Даже Колькина милиционерская фуражка не произвела на них никакого впечатления.
Во дворе Колька познакомился с сыном квартирной хозяйки и даже начал помогать ему красить клетку для кроликов. Но пухлый, с ямочками на щеках Витька, неосторожно повернувшись, опрокинул банку с краской и обиженно закричал на Кольку:
— Из-за тебя все, колхозник!
Колька мазнул Витьку по щеке краской и убежал в комнату.
Стало скучно. Вечер почему-то запаздывал. Казалось, что даже солнце в городе двигалось ленивее, чем в деревне.
Отец вернулся поздно и в коридорчике за дверью принялся готовить на керосинке обед.
Колька напомнил ему про кино.
— А мы завтра сходим, — ответил отец. — Не убежит твое кино.
На другой и на третий день повторилось то же самое: отец поздно возвращался из конторы, ссылался на усталость и обещал наградить за все в выходной день.
Колька хмурился.
Только Маша была довольна городом.
Ей все здесь пришлось по душе: и подружки во дворе, научившие ее играть в «домики» и прыгать через веревочку, и множество подвод и людей на улицах и даже тятькина кровать, высокая и звонкая.
В первый же день по приезде в город Маша нарисовала угольком на стене черную палочку.
— Это трудодень! — пояснила она отцу. — Ну чей, чей? Понятное дело, не мой. Я маленькая — мне трудовые дни не полагаются. А ты большой, да не колхозный. Тебе тоже не полагается. Мамкин трудодень. Я дома ей всегда на стене записывала и здесь буду…
Василий усмехнулся, но ничего не сказал.
Со дня на день он ждал приезда Марины. Вот войдет она в комнату, сначала, конечно, будет спорить, обижаться, а потом увидит, как прижились здесь Колька с Машей, и ей ничего не останется, как смириться.
По утрам Василий шел на базар или к железнодорожному переезду, через который обычно въезжали в город березовские колхозники, и долго пропускал мимо себя нагруженные всякой всячиной подводы. Но Марины не было.
«Врешь, приедешь! — с раздражением думал Василий. — Дети-то у меня. А без них не проживешь: потянет…»
Утром Колька проснулся от веселого звона и треньканья пружин.
Маша, крепко прижимая к себе куклу, подпрыгивала на кровати: «Но-но, соколики!» Верно, ей казалось, что она мчится с Надькой на лихой тройке с колокольчиками.