Открывает она мне. Увидала меня, и ни слез на глазах нет, ни горестного выражения. Губы начисто исчезли. Подбородок вперед… Взгляд небрежный и равнодушный.
Не здоровается… Холодно спрашивает:
— Что вам нужно, Алексей Алексеевич?
Если бы я застал ее, как минуту назад, плачущей, я не знаю, что бы я тогда сделал… А тут она меня сразу заморозила этим взглядом, этими словами… Растерялся… Что говорить, как говорить, не знаю!
Говорю ей официально:
— Я зашел сообщить вам, Настасья Васильевна, что сейчас передавали по радио корреспонденцию из «Известий» и очень хвалили нашу МТС и особенно Гошу за квадратно-гнездовой…
Я думал, она обрадуется невесть как. Однако на нее это не произвело особого впечатления. Немного просветлела лицом, но говорит мне в общем довольно безразлично:
— Квадратно-гнездовой у нас прошел как полагается. А Гоша, конечно, молодец! Работает сверх всяких похвал. Очень я рада, что его похвалили по радио.
Сказала и больше на меня не обращает внимания. Лохань с ведром убирает, дрова в печь подкладывает, возится по хозяйству. Мне бы уйти… А я сел на скамью — и как пригвоздило меня!.. Сижу и гляжу на нее. И словно впервые вижу. Лицо у нее маленькое, твердое. Скулы и подбородок крепкие, на подбородке ямка. Глаза ясные, голубые, а рот и нос ребячьи… И твердое это лицо, и нежное, и задорное, и задумчивое, и чего-чего только в нем нет!.. И страшно мне нравится этот костюм на ней — старенький сарафан, а из-под него шароварчики… Казашку, узбечку или татарочку она в этом костюме напоминает… и движется легко, как танцует.
Она лохань выносит, а я гляжу и гляжу!
И хочется мне сказать ей что-то необыкновенное. А на ум ничего не приходит… И говорю я ей так глупо:
— Очень красиво на вас… этот костюм… сарафан и лыжные штаны… очень подходят они к вам!..
А она взяла со стула какую-то одежду, рывком бросила ко мне на скамейку и рывком же бросает слова:
— А вот это к вам очень подойдет…
— Что это? — спрашиваю.
— Моя юбка! — отвечает. — Могу подарить. Она вам подойдет гораздо больше, чем брюки. Очень уж вы… не по-мужски работаете…
Сказала она это, как хлестнула. Все у меня внутри сжалось в комок. Думаю, сейчас же надо встать и уйти. И не встаю!.. И не ухожу!..
Тем временем открывается дверь, и входят Гоша Чумак и Костя Белоусов. Гоша у нас настоящий сибиряк — плотный, ловкий, лицо широкое, лоб выпуклый. Кожа смуглая, а глаза светло-светлосерые. Входит, смущается, не знает, как поздороваться, куда сесть… А Костя Белоусов — веснушчатый, верткий — вьется вокруг него, как стриж:
— Гоша-то наш… На всю страну! Слыхали? Глядите на него!
Настя подошла к Гоше, обняла его, прикоснулась виском к его щеке.
— Ты, Гошенька, доволен?
Гоша усмехнулся и отвечает, не торопясь:
— Диковинно… Я и до сих пор думаю, что это не про меня!..
А Костя перебивает, торопится, радуется, будто герой дня он, а не Гоша:
— Я только зашел к ним в полевой стан, вдруг слышу по радио из Москвы передают про нашего Гошу! Я со всех ног за ним! А он тут же рядом. У него как раз трактор застопорил. Он в таких случаях мрачный, как черт… Я ему издали кричу: «Гоша! Про тебя по радио!» А он ноль внимания! Подбежал, говорю: «Ты герой, чудачина! Сейчас про тебя Москва говорит по радио!» А он мне отвечает: «Нашел время дурить!.. Не видишь — заело!..» И лезет под трактор. Что ты будешь делать?! Я его тащу за ноги: «Куда ты лезешь? Сейчас тебя Москва нахваливает на весь Советский Союз! Вылазь!» А он голову высунул и говорит: «Вот как я вылезу, да как двину я тебе гаечным ключом по черепку, так будешь знать, когда разыгрывать спектакли!»
Смеются все трое. Гоша бубнит:
— Разве я знал?.. Я думал, разыгрывают меня ребята…
А Настя ему:
— А ведь я, Гошенька, давно знала!
— Что знали?
— Все, что тебе на роду написано! Что и в газетах про тебя будет, и по радио…
— А я как только понял, так первым делом сюда… к вам…
В эту минуту входит в комнату незнакомый парнишка, видно, не из наших, а из колхозных, не здороваясь, кидается прямо к мячам и к сетке, которые лежат в углу, и кричит:
— Мячи приехали!
Настя делает ему замечание:
— Юра, когда люди входят в дом, то они прежде всего здороваются!
Он ей возражает:
— Настасья Васильевна, ведь я же хавбек!
Она засмеялась:
— Ну, если хавбек, тогда, конечно, другое дело…
Гоша говорит:
— Он только Капе за квартал начинает кланяться. Бабка Ксенофонтовна повстречалась и говорит: «Что это ты, милый, как петух, на ходу клюешь носом?»
Юра возражает:
— Я Капе кланяюсь не как девушке, а как искусству… Дайте срок, наша Капа во МХАТе заиграет.