Долго обсуждали мы этот вопрос — о слугах народа и «подрядчиках»… И мало-помалу прояснилась перед нами вся картина…
Понятно нам стало, почему схлестнулись они друг с другом, как две от рождения противоположные и враждебные друг другу породы. Разъяснилась нам и лютая, «непропорциональная» злоба Аркадия на Настю и ее безразличие к нему…
Чувствовал он в ней силу. Силу враждебную, да такую, что способна взять да и подмять его однажды, особых усилий не прилагая, а так, походя. Силу он понял, а превосходства ее над собой не мог признать!
Всю жизнь он тужился, добивался удобства да богатства, влияния да славы. Добивался по крупинке, год за годом, и кичился добытыми крохами и дорожился ими. И вдруг появляется рядом девчонка и берет это быстро, попутно, между делом!.. Берет и цены не придает. А ведь обидно, наверно, когда то, над чем ты всю жизнь тужился, кто-то другой берет одним махом, словно не замечая… Настя позволила Аркадию украсть ее славу. Он над куском ворованной славы трясется, пыхтит, пытается выжать из него все, что можно… И знает: слава-то Настина!.. Настя не связывается с ним вроде из брезгливости. А захочет — и отберет. Как тут не злиться? Для него встреча с Настей могла стать крушением.
Все в них прямо противоположное… Признать Настино превосходство — для него значит признать свое ничтожество. Признать ее ум — значит признать свою дурость. Признать ее жизнь правильной — значит всю свою жизнь перечеркнуть крест-накрест. Разве он может пойти на это?!
А она?.. Как он знает ее силу, так она знает его бессилие и мелкоту… Ну что он сейчас может ей сделать?! Шипеть вслед? Ну и пусть себе шипит, выбивается из сил! Ей-то что до этого? На мелочь не злобятся, даже если она поганая. Через нее перешагивают, как через навоз на дороге, и идут себе дальше. А впереди у нее дорога большая!
Понятно мне стало также и то, почему беспрекословно слушались Аркадия такие, как Стенька с Венькой. Они чувствовали в нем «своего», свою породу, только покрупнее.
Аркадий — чистой воды «подрядчик». Поэтому, несмотря на способности и честолюбие, сорвался он с тех масштабов, о которых мечтал. И как ни возвеличивал он себя речами да позами, уйдет он — тут же забудут о нем… А она, маленькая… она-то как раз надолго останется в доброй людской памяти… И не пробраться ему в Кремль второй раз. А Настя еще будет в Кремле! Таких людей, как она, партия примечает. Нужные это люди. Много они могут принести пользы народу…
Многое мы поняли в ту ночь… Многое вспомнили и пережили наново. Но горше всего было нам думать о самих себе.
Федя так и говорит:
— Черт с ним, с Аркадием… Но мы-то?.. Я-то?.. Разве гнался я за дешевым авторитетом? Разве искал наживы или покоя? Я честно хотел работать! В партийной школе сутками не спал над книгами. И не для аттестата, а для души!.. Первым знатоком считался в теории. А на практике… Вот поди-ка ты! Сам не замечая, катился к тому же… к «подрядничеству». Может, за то и злюсь я на Аркадия, что шел у него на поводу! О чем была главная забота? На каком месте числится МТС… В срок ли отрапортовали об окончании ремонта… Отведен ли указанный областью процент площадей под клевера… То есть только о том мы думали, чтоб нас хвалили в области, чтоб жилось нам поудобнее. А как от нашей удобной жизни приходится тем людям, которыми мы руководим, об этом у нас не было заботы.
Да… Этой главной нашей ошибки не замечали мы с Федей… Только после совещания в Кремле встала перед нами вина во весь рост.
…Вот оно в чем оказалось то «существо вопроса», о котором спросили меня в Кремле.
Я до того за те сутки наволновался, что часа в три заснул, не раздеваясь, на диване. Проснулся, когда рассвело. Федя только-только укладывается. Он на вид всегда моложавый, а тут глаза провалились, на щеках щетина.
— Ложись скорее, — говорю. — На глазах стареешь!
А он усмехается:
— Постареешь тут… — И поворачивает голову. — Гляди, не поседел ли? Говорят, бывают случаи, что за одну ночь человек седеет от переживаний.
На другой день встретились мы с Аркадием в Георгиевском зале… Помните этот зал? Строгий такой, светлый, высоченный… Аркадий заговаривает, а нам с Федей неохота ему отвечать. Понял он это, прищурился, навалился плечом на стену. Очень мне это не понравилось! В этом зале стены от пола до потолка исписаны именами георгиевских кавалеров — русских воинов. Столько там ходит народу, и никто себе не позволяет прислоняться к этим стенам. А Аркадий навалился, как ни в чем не бывало, прищурился и спрашивает меня в упор: