— Знаем мы таких командиров, которые на готовенькое-то любят.
— На готовенькое? Значит, кончен ремонт? Выходит, ты у чужого трактора копаешься?
— Два трактора кончили. Вот этот остался. Всего и делов-то.
— Да, делов немного. Зима проходит, март на носу, два трактора отремонтированы, один не тронут. Могло быть и хуже.
— Знаем мы таких быстрых.
— Заправлен?
— Заправлен. В разборочную нужно.
— Так поехали, заводи.
Чижов промолчал.
— Иль завести не можешь? Дай-ко попробую.
Фёдор осторожно плечом отстранил Чижова, положил ладонь на отполированную ручку и привычно, всем телом налёг. Мотор засопел, вразброд раз-другой фыркнул и смолк.
— В чём загвоздка?
— Тебе видней, ты начальство.
— И это верно. Скинь капот.
Чижов нарочно как можно медленнее повиновался. Федор заглянул в мотор и присвистнул:
— Нет, брат! Я тракторист, а не трубочист. Прежде чем в разборочную вести, очисти, чтоб блестел мотор, как у старого деда лысина. Слышал?.. Я спрашиваю: слышал?
— Ну, слышал.
— Делай!
Фёдор сунул руки в карманы и, присвистывая небрежно: «Во саду ли, в огороде…», не оглядываясь, пошёл прочь.
В МТС у него других дел не было, но Фёдор минут сорок добросовестно прошатался, заглянул в мастерские, в контору, полюбезничал там с секретарём-машинисткой Машенькой, девушкой с розовым крупным лицом, бусами на белой шее, с льняными кудряшками шестимесячной завивки.
Вернулся. Трактор стоял сиротливо с задранным капотом. Мотор, как был, — грязный, ветошь брошена на крапленные ржавчиной гусеницы.
Он нашёл Чижова в мастерской, в тёмном закутке у точильного станка, около печки-времянки. Тот встретил его нелюдимым взглядом исподлобья. Фёдор молча присел, закурил не торопясь, произнёс негромко и серьёзно:
— Что ж, будем волками жить?
— Чего ты ко мне пристал? Чего тебе надо? Посидеть нельзя спокойно, и сюда припёрся!
— Не шуми. Не день нам с тобой работать вместе, не неделю — всё время. Хошь или нет, а старое забыть придётся. Нянчиться я с тобой не буду, это ты запомни. Не таких, как ты, выхаживал.
Сидели они рядышком, говорили негромко, мимо ходили люди, никто не обращал внимания, со стороны казалось — с воли дружки пришли отдохнуть, перекурить да погреться.
— Нет тебе расчёта на меня косо смотреть. Нет расчёта…
— Не пугай, не боюсь.
— Я и не пугаю. Дотолковаться по-человечески с тобой хочу.
Из аккумуляторной, задевая полами распахнутого пальто за станины, прошёл директор, оглянулся на присевших у огонька, улыбнулся, как старым знакомым.
— Греемся? Подружились уже?
— Водой не разольёшь, — ответил Фёдор.
— Ну, ну, грейтесь, ребятки, да за дело…
Директор ушёл. Фёдор бросил окурок в печь и поднялся.
— Пошли.
Глядя в пол, Чижов встал.
5
На окраине села Кайгородище, рядом с усадьбой МТС, стояло здание бывшей школы. Тот, кто строил эту школу, верно считал, что детям нужно больше солнца, больше воздуха, дети должны жить среди зелени. Окна в школе были огромные, потолки очень высокие, а сама школа стояла далеко за селом, среди поля. Но этот любящий детей строитель-поэт не учёл такой житейской мелочи, как печи. В классах с огромными окнами и высокими потолками были поставлены маленькие круглые печки с дверками, как кошачий лаз. Летом, при солнце, бьющем сквозь обширные окна, стояла жара, зимой — холод. Малышам было тяжело ходить за село по занесённому снегом полю. Учителя, работники РОНО кляли строителя до тех пор, пока в центре села не поставили двухэтажное здание десятилетки с обычными окнами, с обычными потолками, с хорошими печами. А старую школу передали МТС. Половину её переоборудовали под квартиры директора и старшего механика, в другой половине устроили общежитие для трактористов.
С обеих сторон, вдоль стен бывшего класса, шли широкие, лоснящиеся от масла нары. На самой середине стояла бочка из-под горючего, превращенная в печку-времянку. От неё вдоль потолка тянулась чёрная железная труба. На нарах лежали новенькие, всего несколько дней назад приобретённые, матрацы. Для подушек, по приказу директора, ещё закупали перо.
Весь день Фёдор ни разу не вспомнил ни о Стеше, ни о доме. Но когда он, примостив под голову свой полушубок, лёг, уставился на железную трубу, бросавшую при свете электрической лампочки ломаную тень на стены и потолок, то с тоской подумал, что сегодня только понедельник. Пять дней до воскресенья, пять дней не бывать дома, не видеть Стешу!