Никодим Аксёнович не уходил.
— Ладно, пусть уйду я, пусть ты повинишься в этих семи тысячах. Пусть даже простят их тебе. А дальше как?
— Не твоя заботушка!
— Не моя, то правда. Твоя заботушка. Что дальше будешь делать? Кого на моё место посадишь? Сеньку Киселёва? Тот, конечно, что ни скажи, сделает. Только по неопытности он в первом же деле себя и тебя запутает. Да ведь и я просто так не уйду, дам знать кой о каких документиках. Уйди, говоришь? Могу! Да сам не отпустишь.
— Что тебе нужно, старый пень? — поморщился Чупров.
— Жить вместе по совести.
— По совести? Ещё на такое слово язык поворачивается!
— Ты трубы достал. Кто-то помог. Кого-то, знаю, ты благодарил. Не в воздух же ушли семь тысяч. А я каждый день помогаю. Грешно, Иван Маркелович.
Чупров вышел из-за стола, расставил толстые ноги в больших, крепких валенках. Его руки, перевитые набухшими жилами, грузно повисли вдоль тела. Казалось, поднимет руку, толкнёт легонько, и сухонький Никодим Аксёнович вылетит в дверь вместе со стулом. Но Чупров не поднял руки.
— Не зна-ал, Никодим, что у тебя такая корыстная душа. Ладно, н е о б и ж у!
— Иван Маркелович, сам посуди…
— Сказал — не обижу! Моему слову не веришь? Всё!
Никодим Аксёнович вышел.
«Н е о б и ж у!» — эти слова в устах Чупрова звучали внушительно.
За трубы было «выплачено» на пятьсот рублей больше: эти пятьсот взял себе Никодим Аксёнович.
Чупров долго вертел в руках документы, хмурился, бросал на бухгалтера тяжёлые взгляды, но всё же поставил подпись.
Со строительства привезли отходы углового железа.
И снова мрачно вертел перед глазами бумагу председатель.
— Не накладно ли будет каждый раз куш отрывать? — спросил он Никодима Аксёновича.
— Вольному воля, — вздохнул тот. — Можешь не подписывать, Иван Маркелович. Только я по-другому оформлять отказываюсь.
— Смотри, Никодим, выведешь из терпения, — погрозил Чупров. — Дороговато обходишься колхозу.
— Не дороже, чем ты, Иван Маркелович.
— Я себе ни копейки не беру!
— А вот обожди, покажу.
Никодим Аксёнович вынул из кармана обыкновенную смятую ученическую тетрадку.
— Что ещё? — насупился Чупров.
— Прочти, увидишь. Чупров небрежно взял тетрадь.
— Двадцать первого октября — один килограмм масла. Что это?
— Списочек, Иван Маркелович. Когда что брал для себя и для гостей.
Чупров перелистывал страницы, исписанные плотным почерком. Только бухгалтер мог так старательно отметить всё, даже самые мелкие грешки, оценить их в рублях и копейках.
— Вот оно что! С октября за мной следил. Ждал, когда споткнусь.
Ноздри Чупрова раздулись.
— Вот твоя писанина!.. Вот!.. Грош ей цена!
Он разорвал тетрадь, бросил под стол.
— Заново, Иван Маркелович, нетрудно составить, заново…
— Пошёл вон!
Никодима Аксёновича как ветром сдуло.
Документ о покупке углового железа остался на столе и весь остаток дня смущал Чупрова.
Вечером он ушёл домой, не подписав счёта.
На другой день бухгалтер подал заявление об уходе с работы. Чупров скомкал и бросил его. Он знал теперь, что если не существует, то может существовать копия ученической тетради с таблицей умножения на обложке. Знал, что в любое время Никодим Аксёнович может доказать документами каждую цифру, записанную в ней. И рад бы избавиться, и нельзя отпускать от себя этого подлого человека.
Чупров выбросил Никодиму Аксёновичу бумагу о купле углового железа.
— Смотри, Никодим, доведёшь меня.
Бумага была подписана. Никодим Аксёнович скромно уставился в пол. А Чупров даже съёжился на стуле от злобы: «У-у, старая перечница, рад, что верх взял!»
Прежде, когда бухгалтер приносил на подпись бумаги, Иван Маркелович как-то не замечал его. Он глядел в бумаги, а не на тех, кто их подаёт. Теперь он подмахивал бумаги, не читая. Читать — расстраивать себя. Зато в такие минуты он, не поднимая взгляда на Никодима Аксёновича, ощущал его всей кожей, каждой клеткой, ощущал с болезненным зудом. У Чупрова дрожали руки, он с усилием их сдерживал, чтобы они сами собой не сжались в кулаки. Всё же он подписывал бумаги. Подписывал и молчал. Было стыдно за самого себя. И он знал — долго не выдержит.
Чтобы Никодим Аксёнович не мог сорвать куш с очередной сделки, Чупров прекратил покупки. Стало легче дышать. Иван Маркелович начал даже по-старому покрикивать на бухгалтера.