— С такой должности освобождают знаешь как? Передав суду!
— Меня в суд?
— Не меня же. Я не воровал. Почём в этот раз свинину продал?
— По двенадцати. Известно же, записано.
— Врёшь! По восемнадцати! Тысячу восемьсот рублей за один выезд в карман положил.
— Да что это такое! Не поеду больше, снимайте.
— Снять недолго. Сначала заставим признаться и заплатить всё, до копеечки. Уж раз заметили, значит ты не только эту тысячу восемьсот прикарманил.
— Ничего я не брал! Чего вы на меня напали!
— Запомни! — строго сказал Чупров. — У тебя две дорожки: стать честным человеком или… Слышишь меня? Или под суд! Других дорог нет! И не надейся меня одурачить. Я стреляный воробей.
— Снимайте! Судите! Ничего я не брал!
Павел поднялся.
— Куда?
Но тот не слышал, у дверей повернулся, произнёс с угрозой:
— Смотри, Маркелыч; не хватай — руки обожжёшь!
Минут через пятнадцать тихо открылась дверь. Вошёл бочком Никодим Аксёнович, остановился у порога.
— Маркелыч! — сухо произнёс он. — Ты брось приставать к Павлу.
— Снюхались, подлецы! Я вас…
— Не пугай, не страшно! Судом стращаешь! Нам не высоко падать, а тебе из партии, с председателей да под суд — высоконько, вдребезги расшибёшься.
Никодим Аксёнович шагнул ближе.
— По добру-то решить лучше. Пашка-то у нас в ежовых рукавицах. Не отбрыкивайся, а пойми — подле нас тебе выгоднее. Не обделим.
У Чупрова похолодели руки. Его подкупали! Его, Ивана Чупрова!
Он вскочил, через стол схватил Никодима Аксёновича за грудь, протащив животом по чернильному прибору, легко притянул к себе.
— Задушу стервеца!
Они смотрели друг другу в лицо, оба бледные — один от испуга, другой от обиды, гнева, унижения.
— Святое бы дело, да руки пачкать… — Чупров оттолкнул от себя старика.
— Жди, гад, гостей! Себя не пожалею, а тебя припеку! Всё расскажу. Хватит!
Он вышел, хлопнув дверью.
Никодим Аксёнович, помятый, всё ещё бледный, торопливо оправил на себе пиджачок.
Чупров размашисто шагал к конюшне.
Сейчас он поедет в райком, всё расскажет. Начистоту! Прямо первому секретарю! «Так и так, Борис Степанович. Я, быть может, и сам некрасиво поступал, но для колхоза старался. А вокруг меня повылезли поганки. Ступить не дают, душат, тянут к воровству». Признаться, а там пусть казнят или милуют. Он всё примет.
Ему показалось, что дежурный конюх слишком медленно запрягает лошадь, он отодвинул его: «Копаешься». Сам накинул хомут, затянул супонь.
Лошадь шла от деревни лениво. Чупров сидел в санях и горбился от тяжёлых мыслей.
Каким он был раньше! Ругали его, сплетни пускали, на собраниях кричали против — и ничего не пугало, знал твёрдо: все эти сплетни, вся эта брань, что дорожная грязь на сапогах, пока свежа — держится, подсохнет — сама отпадёт, лучшие колхозники всегда поддержат. А последнее время стал бояться брошенного случайно косого взгляда. Совесть нечиста.
Он встряхнулся, начал подхлёстывать лошадь. «Скорей бы приехать, назад пути нет. Разорву верёвочку. Может, с кровью рвать придётся, но всё одно. Жалеть нечего. Даже семья развалилась. Дочь ушла из дому. И правильно сделала. Не ушла бы — её бы запачкал. Стали бы говорить о Райке: «У неё отец вор». Признаться! Очистить душу!»
Районное село засыпало, лишь в отдельных домах мигали неясные огни. Чупрова охватили сомнения.
«Не поздно ли к секретарю? Не сгоряча ли я?»
Окно в кабинете на втором этаже светилось. Чупров привязал лошадь, подкинул ей сена, вздохнул и пошёл к двери. Пока поднимался по лестнице, по-ночному тускло освещенной всего одной лампочкой, он вспомнил, как в прошлом году секретарь райкома Сутулов разделался с инструктором Шубным. Шубный, разъезжая по командировкам, не любил отказываться, когда ему «клали на дорожку». А на дорожку некоторые усердные председатели подсовывали в сани то живого поросёночка, то пудик крупчатки, то баночку мёду. Шубного сняли с работы.
Секретарь райкома поднялся навстречу и сожалеюще чмокнул губами.
— Вот беда, и ночью не спрячешься, — произнёс он добродушно. — Садись, садись, знаешь, что не выгоню.
Чупров опустился в кресло.
Они знали друг друга года четыре. Оба придерживались в разговорах полушутливого, полусерьёзного дружеского тона. Секретарь райкома обращался к председателю на «ты», у председателя к секретарю «ты» проскакивало, когда увлекался разговором.
— Раз добрался до кабинета, знать не прогонишь, — ответил Чупров улыбаясь.