- Увидимся утром, Пол, - сказал Гар.
- Скажите ей, чтобы она убиралась.
- Мне никто не может приказывать. - Она опустилась с размаху в кресло. - Я могу подождать, - произнесла она.
Гар удивленно переводил взгляд с меня на нее. Я думаю, вначале он решил, что она моя подружка или что-то в этом духе, но теперь он в этом не был уверен.
- Вы хотите, чтобы я остался. Пол? Она была оскорблена и зла. Но если она не хотела сюда приходить, то зачем все-таки пришла?
- Нет, - сказал я. - Все в порядке. Ее оружие в борьбе - одно из местных перьев, а это не так страшно, как меч.
Гар продолжал смотреть с удивлением, поэтому я добавил:
- Это Сондра Флейш. Это она написала статью в газету.
- Ох...
- Все в порядке, - прошептал я. - Увидимся утром.
- Отлично. - Он снова с опаской посмотрел на Сондру, а затем ушел.
Лежа на спине, я чувствовал, что нахожусь в невыгодной позиции, поэтому заставил себя подтянуться и занять полусидячее положение, опираясь на подушку и спинку кровати. Это причинило боль моему желудку, но не очень сильную, и я почувствовал себя в психологически лучшем состоянии.
- Ну хорошо, - прошептал я. - Чего ты хочешь? Она сморщилась.
- Оставь это, - сказала она.
- Что "это"?
- Этот идиотский шепот. И все эти гримасы и вздохи, когда ты устраивался поудобнее.
- Виноват, - ответил я ей, - но я вынужден говорить шепотом. У меня пропал голос. И мой живот весь заклеен пластырем; когда я шевелюсь, мне больно. Извини, если это действует тебе на нервы, но ведь я тебя сюда не приглашал.
- Кто заклеил тебе живот? Этот старый идиот?
- Врач.
На ее лице мелькнула тень сомнения.
- Они действительно тебя так сильно избили?
- Сильно.
Она покраснела и приподнялась с кресла, но затем снова села.
- На самом деле я их не осуждаю, - сказала она. - Если кто и напрашивается, чтобы его побили, так это ты. Я закрыл глаза.
- Почему ты не уходишь?
- Я пришла сюда по просьбе отца, - сказала она. - Он прислал тебе послание.
Я не открывал глаз. Я ненавидел этих людей, всех до одного. Даже Чарлза Гамильтона, из-за письма которого я очутился здесь, ведь он оказался дешевым донжуаном, если судить по словам его жены и капитана Уиллика. А миссис Гамильтон оказалась слабоумной напуганной дурой. Капитан Уиллик и его молодчики, Леонард Флейш со своей дочкой - что за подлая коллекция обманщиков! Мне от Сондры Флейш нужно было только одно - чтобы она ушла. Я не открывал глаз и ждал, когда она уйдет.
Но она не ушла. А напротив, заговорила:
- Мой отец хочет, чтобы ты знал, что он не приказывал тебя бить и не потворствовал этому. Через некоторое время после твоего ухода позвонил Джерри Моска, он искал тебя, и мы сказали, что ты у нас был. Он взял тех двух с собой и поехал к тебе по собственной инициативе. Он не выполнял ничьих приказов. Мой отец очень рассердился, и капитан Уиллик тоже.
- И было бы хорошо, чтобы я обо всем забыл к тому времени, когда снова вернусь в колледж. Не так ли?
- Мне все равно, - сказала она. - Я же сказала, что меня послал отец. И я хочу тебе сказать еще кое-что. Вчера, когда вас арестовывали, в "линкольне" был не отец, а я. Мне хотелось посмотреть, как выглядят крепкие парни из профсоюза. Ты не показался мне таким уж крепким.
При этих словах я открыл глаза и посмотрел на нее. Она старалась изображать презрение, но ей это не удавалось. Наверное, впервые в жизни она испытала потрясение.
- Я не крепкий парень и никогда этого не утверждал.
- Почему ты не убрался отсюда? - спросила она, как будто ей было важно это знать. - Почему бы тебе не упаковать вещи и не уехать? Здесь ты только нарываешься на неприятности.
- Из того, что ты написала в газете, следует, что я как раз не должен пытаться уехать из города. Она нетерпеливо тряхнула головой:
- Это не имеет значения. Если ты хочешь, то можешь ехать. Я полагаю, капитан Уиллик стыдится того, что с тобой произошло. Я знаю, что мой отец тоже.
- А ты?
- Я не знаю, - сказала она, по-видимому впервые покривив душой. - Ты только и знаешь, что злить меня, по не думаю, что ты и правда такой вредный. Наверное, у тебя просто не выдерживаю г нервы - Разумеется.
- Почему тогда ты не уезжаешь? Так было бы лучше для тебя, Пол.
- А как насчет Уолтера?
- Кого? А, этого, другого.
- Да, другого.
- Как насчет него? Он может сам о себе позаботиться.
- Он мой друг.
Она покачала головой:
- Ты находишь себе странных друзей.
- Не тебе об этом судить.
- Хорошо, Стендиш, - сказала она, снова ощетинившись. - Давай кое-что выясним. Дело в том, что я должна делать свою работу. Что, если бы я пришла к тебе и сказала: "Послушай, братишка, я член лояльной оппозиции, и я хочу написать о тебе порочащую статью. Дай мне что-нибудь, что бы я смогла процитировать, ладно?" Что было бы, если бы я сказала тебе что-нибудь в этом духе?
- Зачем тебе вообще писать порочащие статьи?
- Это моя работа.
- Хорошенькая работа!
- Говори, говори. А как насчет людей, с которыми ты работаешь?
- Не верь всему, что прочитал твой отец. Она начала что-то говорить, потом передумала и сказала:
- Тебе и в самом деле кажется, что ты безупречен?
- Это преувеличение. Но я не вижу себя пишущим порочащие статейки, если ты это имеешь в виду.
- Ты бы прекрасно опорочил моего отца вместе с его служащим, не так ли?
- Только правдой.
- Тебе бы не удалось много сказать, не так ли?
- Что это должно означать?
- Это должно означать, что ты вообразил себя поборником правды, сэр Галахад.
- Ты ничего не поняла. Мы сюда приехали не для того, чтобы объявлять войну. Мы получили письмо. Некоторые рабочие хотят организовать здесь местное отделение профсоюза АСИТПКР, и мы приехали, чтобы изучить положение на месте. Если большинство пожелает открыть местное отделение, прекрасно. Но если большинство предпочтет оставаться в профсоюзе компании, это тоже прекрасно.
- А большинство всегда право.
- Разве это не так?
- Ты просто дебил! - Она вскочила с места. - Почему я о тебе беспокоюсь? Я сказала то, что просил передать тебе мой отец, вот и все. Он не приказывал тебя избивать и не желал этого. И если у тебя осталось хоть немного здравого смысла, ты уберешься отсюда. Но он отсутствует у тебя, не так ли? Дебил, добавила она сердито.
Подошла к двери и открыла ее, затем оглянулась на меня:
- Говори что хочешь доктору Ридмену, - сказала она. - Для меня это не имеет значения. Если я и пытаюсь тебе помочь, то не потому, что испугалась того, что ты можешь обо мне наговорить.
- Тогда почему же?
- Потому что ты дебил, вот почему. Потому что всем жаль молокососов. - И она со злостью захлопнула за собой дверь.
Как только она ушла, я снова попытался принять более удобную для моего живота позу. Даже говоря шепотом, я перенапряг горло и теперь испытывал нестерпимую боль. Я осторожно дышал носом и смотрел в потолок, пытаясь понять, зачем она в действительности приходила. Она сказала, что ее послал отец. Так ли это? Поразмыслив, я пришел к выводу, что так оно и есть: поначалу она была угрюмой и недовольной, и я поверил в то, что она пришла не по своему желанию.
Но позже? Совет, раздражение и это ее сожаление по поводу того, что я дебил и молокосос. Хорошенький портретец, хотелось бы верить, что он не особенно правдив.
Хотя у меня все болело и я не спал уже много ночей, а в последний раз ложем мне служила металлическая сетка, я внезапно осознал, что у меня бессонница. Нет, бессонница - это слишком слабо сказано. Я ощущал себя как лошадь, тревожно переступающая с ноги на ногу в стойле, когда снаружи бушует буря. Мне хотелось подняться, встать на ноги и оказаться снаружи, на свежем воздухе, и бежать.
В конце концов я не смог больше терпеть. Я скатился с кровати, морщась при каждой судороге в животе, и заковылял, пошатываясь, как пьяный или паралитик, к двери. Я сначала зачем-то выключил свет, а затем открыл дверь. У меня не было причин для такой осторожности, я не боялся, что мой силуэт будет четко вырисовываться на фоне дверного проема, я просто не хотел портить ночь, царящую снаружи, избытком желтого света.