Помылись и воспряли духом соседки по цеху, шутливо высмеивали ее опасливость. Увещевали дружно: тени мужики, не разглядывают даже двадцатилетних, а уж на нас и глазом не ведут. Матрене страсть как хотелось помыться, разогреть стылое тело. Да и веселое подтрунивание уже сходивших в баню женщин все-таки расшатало ее неуступчивость. Она записалась в очередь.
В белесом, мутном пару люди только угадывались, и совеститься было нелепо, но охранно придерживала Матрена тазик, зорко оглядывалась по сторонам, настороженно ерзала на прогретой каменной лавке. На соседней скамейке самозабвенно расплескивал воду мужчина, сладко мурлыкая от забытого, давно не испытанного удовольствия. Намыленная крутящаяся голова фыркала, сладостно стонала, разбрызгивала пышную пену. Распаренный голос позвал:
— Эй, дружок, пройдись по спине. Посильнее, с оттягом чтоб… С августа немытым хожу, спина зудит, спасу нет. — Не поймав ответную готовность, сокрушенно продолжил: — Или силенок не осталось? Да уж как сможешь, — и протянул грубую мочалку, лопавшуюся радужными, игривыми пузырями. — Промеж лопаток разгуляйся, чтоб до нутра пробило.
Матрена растерянно подошла к соседней лавке и начала натирать пенной вехоткой распаренную спину соседа.
— Ай да мы, — постанывал мужчина. — Всем врагам назло. Три до царапин, выгоняй зимнюю смерть. Потом я тебя, дружок, отшлифую, по банной части я мастак… — Чуть было не докатился до мужицких словечек, но, видимо, по учащенному дыханию Матрены распознал женщину: — Никак баба орудует? — с присвистом выдохнул мужчина и увертливо качнулся в сторону. Сокрушенно, зло заметил: — До чего довели, гады! Да ты не вспыхивай, стыдиться надо им, а не нам. — Утешительно, с нерушимой уверенностью продолжил: — Считай, оклемались, зима позади. Наберемся соков и вновь по разным отделениям в бани пойдем. И детишек рожать будем…
— А я уж свое отрожала, — отозвалась Матрена.
— Невелика беда, — отмахнулся мужчина. — Внукам нежность отдашь. — Нагнулся над тазом, стал намыливать мочалку. — Сейчас и я тебе спину потру, не хуже любой бабы отмою.
Матрена так и не увидела глаза общительного соседа — схватив тазик, она шмыгнула в звонкую, прокаленную парную. На полке долго выравнивала сбившееся дыхание, поохивая, нежилась и млела в теплой пелене согревающего пара. Жар втекал в Матрену живительными ручейками, и ее ничуть не волновали соседи, парившиеся самозабвенно и шумно. Она в этом благодатном раю окончательно уверовала, что насовсем уходит от гибели и будет теперь всегда жить…
К счастью, не довелось долго зябнуть старушкам — тихий заботливый директор дома престарелых объявился в эти холодные дни человеком оборотливым и напористым. Неизвестно, по каким руководящим столам постучал в районе, но круто и быстро провернул все дела. В котельной задвигались недовольные слесаря, вытащенные директором из теплого райцентра, застучало железо, заискрилась сварка, и оттуда потянуло жилым, обнадеживающим духом. Заквакали, пропели трубы, вновь забулькали радиаторы, и растеклась по палатам все согревающая вода.
С осведомленного языка Дарьи Тимофеевны срывались новости одна другой отраднее. Раз ожила отопительная система, то в среду приспеет очередная банька, сбежавший от холода киномеханик сегодня погонит новую картину — от жизнедеятельной соседки излучалась надежда, и не такими тягучими становились коротенькие замороженные дни.
Но и радостная хлопотливость Дарьи Тимофеевны, ее порывистое ежеминутное внимание не смогли ослабить душевную тоску Матрены. Старуха скучала по деревне, все еще не обретя в этом уютном доме сердечную привязанность.
Обидно примолк Ипполит, и разве можно считать крепкой ниточкой единственное письмо, которое прилетело сюда за унылые полгода? Винить старика за краткость не следует, это на язык он боек, а грамотешки — кот наплакал, но все равно при хорошем старании не грех бы ему и развернуть новости… Удивил прямо: «Дом твой стоит на месте». А куда же ему деться, неужели сразу сроют? «Иван Савельич, председатель, шлет тебе поклон». Ну, тут брешет старый. Только и дел у хозяина колхоза, что приветы рассылать старухам.
А здесь и вовсе с ноготок сообщение: «Замели Степана вместе с будущим зятьком». Тут бы в самый раз прописать: за что, на сколько, как теперь Ирина? И главное — что с Ленкой? Обронил новость — и ни гугу! В этом вопросе любопытство гложет Матрену, тут весь ее интерес лежит. Она всегда считала: сколь веревочка ни вьется… Доигрались субчики, под суд пошли. Сначала будто обвальной радостью шатнуло — поделом мерзавцам. При спокойном размышлении вроде и жалко: тюрьма все же! И не столько прохвоста Степана, сколь горемычную Ирину. Вот же не задалась жизнь… А с другой стороны: у Матрены у самой разве слаще судьба? Кто же изломал их горькие жизни?