Сегодня двадцать третье декабря, а она напилась с Драко Малфоем. Во что превратилась ее жизнь?
Они сидят по разным концам дивана, у каждого в руке стакан виски. Мистер Уизли когда-то дарил его. Перед ними огромное окно, потрясающий вид, бесконечная высота.
— Что случилось? — спрашивает Гермиона.
Она выпила достаточно, чтобы расслабиться и принять всю абсурдность ситуации, но не настолько, чтобы перестать задавать вопросы.
— За последние двадцать лет? — глухо спрашивает он. — Много чего.
— Вчера, придурок.
— Ах это, — Малфой откидывает голову на спинку дивана, смотрит в потолок и трет глаза. — А у тебя что случилось?
— Много чего, — отрезает она и добавляет: — Мы говорим не обо мне, не увиливай.
Он смеется, словно Гермиона удачно пошутила, и делает глоток виски. Покачивает стакан, наблюдая, как плещется янтарная жидкость.
Гермиону мутит.
— Ты и Рон… — начинает он.
Она предупреждающе смотрит на него.
Малфой успокаивающе поднимает руку.
— Я просто хотел сказать, что удивился, когда услышал о вашем разводе. Я невысокого мнения об Уизли, но ведь они такие… — он явно ищет слово, которое не прозвучало бы оскорбительно. — Семейные, — наконец заканчивает он.
— Поэтому дети и остались с Роном, — отвечает Гермиона. Ее голос звучит будто со стороны, и она ненавидит себя, что вообще упомянула детей. Одновременно она горда, что сказала это спокойно.
Малфой кивает. Между ними висит тишина. Неоновый свет с улицы причудливо расцвечивает их лица.
— Скорпиус, — тихо говорит Малфой, а Гермиона непроизвольно задерживает дыхание, потому что он в первый раз упоминает сына. — Он тоже остался. С Асторией.
— Я не знала, что вы развелись.
— Нет, не… развелись, — он качает головой. — А как проходит рождественский праздник в гостях у бывшей свекрови? Наверняка мило и под напряжением. Все сражаются за детей?
— И совсем без напряжения.
— Как все случилось? Медленное угасание?
Гермиона сжимает губы.
— О, я знаю, как все происходит. Любовь умирает тихо, да? — продолжает он мечтательным и мягким тоном. — Она ведь все идеализирует. И потом не перегорает за секунду, а раз за разом переживает тысячи маленьких смертей. Кажется, что ее еще так много, но она истощается, стирается, используется, протекает песком сквозь пальцы. Ее нельзя удержать. Ты проснулась однажды и спросила себя, кто этот чужой человек в твоей постели? — он жадно смотрит ей в лицо.
— Малфой, — с легкой угрозой говорит она.
— Он просто однажды ушел к другой? Потому что ему не хватало тебя? Потому что ты днюешь и ночуешь на работе?
— Рон — хороший человек, и ты бы знал это, если… — Гермиона прикусывает губу. — Я люблю его и всегда буду любить, а такие, как ты, никогда не смогут это понять. И если ты еще хоть раз заговоришь о нем, я прибью тебя к стене. И это не в переносном смысле.
Малфой кивает, и между ними снова устанавливается тишина.
Гермиона смотрит в окно, как снежинки бесконечно падают вниз, и представляет себе, как Рон с детьми будут катать снеговиков. Снежных баб. Снежных собак. Она представляет себе, как он заставит их двигаться с помощью заклинания, которому она научила его, а Роза и Хуго будут в полном восторге.
Никому в голову даже не пришла бы мысль, что дети должны остаться с ней. Ни на секунду. Даже ей самой. Не с ее рабочим графиком — шесть дней в неделю (иногда семь) по двенадцать часов. Конечно же, дети остались с Роном. Он лечит их разбитые коленки, помогает с домашними заданиями и печет банановый хлеб к ужину. Он хороший отец. Он даже был хорошим мужем.
Гермиона закрывает рукой глаза и часто сглатывает, пока не чувствует, что слезы отступили.
— Расскажи про Асторию, — просит она.
— Зачем?
— Затем, что любой другой темой ты раздражаешь меня до такой степени, что хочется снова тебе врезать.
Это правда. Кроме того, ей любопытно. И может быть — только может быть — хочется почувствовать невольное единство при мысли, что она не единственная, кто после тридцати лет оглядывается на свою жизнь и задается вопросом, как это все случилось? Когда жизнь пошла под откос?
В редкие встречи с Малфоем и его супругой Гермионе всегда казалось, что он действительно любит Асторию.
— Нет ничего особенного, — говорит Малфой.
— Ясно. Просто здорово. Мы можем молча посидеть до утра, когда придут авроры, чтобы забрать тебя.
Он вздыхает и прижимает бокал с виски ко лбу.
— Грейджер, ты такая же упертая, как и раньше.
— А ты такой же невыносимый, как и раньше, Малфой.
Он слегка улыбается. Улыбка неуверенная и размазанная, и очень печальная.
— Она умирает, — спокойно отвечает он. Словно он уже так часто говорил эти слова, что теперь они не вызывают ужас. — Семейное проклятие. И не спрашивай, можно ли что-нибудь сделать. Если был бы такой шанс, я знал бы о нем.
И Гермиона спрашивает только:
— Когда?
— Мы не знаем. Может, через пару лет. Может, меньше. Просто… скоро.
— Ох.
Это не то, что она хочет сказать. У нее вертится на языке, как ей жаль. Но произнести эти слова в присутствии Малфоя кажется почему-то неправильным.
Может, ее молчание помогает ему говорить дальше. А может, это виски. Она не знает.
— Она хочет, чтобы я… выходил в свет, знакомился с людьми, — горько делится Малфой. Его голос полон насмешки и одновременно отчаянием. — Потому что я такой человек, который любит заводить новые знакомства. Она хочет, чтобы я справлялся без нее. Тогда потом будет не так больно.
— И как? Получается?
Звук, вырвавшийся у Малфоя похож и на смешок, и на всхлип. А на лице выражение, будто он не может поверить, что она задала такой дурацкий вопрос.
— Грейнджер, на что это похоже?
Гермиона рассматривает его изможденное тело, запавшие глаза, распухшую губу, бледное лицо и думает: нет. Не получается ни капельки, ни секунды. Все, что Малфой пытается делать, чтобы приглушить боль, приводит лишь к тому, что он разрушается. Он выглядит перемолотым, пережеваным, раскрошенным, разорванным, усталым. Словно тень былого Драко Малфоя, холеного школьника, которого она знала.
— И это твоя попытка завести новые знакомства привела тебя к вечеринке Пожирателей? — спрашивает Гермиона. — Ты этим хотел оправдаться перед судом? Если это так, советую тебе еще подумать…
— Все было не так.
— Как тогда?
Он снова молчит, но на его лице проступает унижение. Гермиона уже не ждет ответа.
— Если я не приду, они все равно найдут меня, — тихо говорит он.
Видели глазки, что покупали, думает она.
Единожды Пожиратель, всегда Пожиратель. Не повезло, Малфой. Не жалуйся, сам виноват.
Это ее мысли. Она должна так думать. Обязана.
Но Малфой выглядит таким измученным, униженным. И Гермиона думает о крови и воде, которые кружатся в стоке, пойманные вечным водоворотом из его ненависти к себе и обреченности, о его мокром бледном лице, потухших глазах. О бритве в его руках и крови на его коже.