Вагиф свернул бумагу со стихами, приложил к ней письмо, запечатал. Завидев господина с сумкой в руках, в задумчивости идущего к шатру, слуга бросился ему навстречу, принял сумку из рук.
— Седлай коня и сейчас же скачи в город! — приказал Вагиф. — Отвезешь это письмо Медине–ханум. Только быстро!
— Будет исполнено! — Нукеру уже приходилось доставлять по этому адресу письма своего господина.
Вагиф лег, но сон бежал от него. Он смотрел в проем шатра на луну, неслышно плывущую по небу, и думал о том, что веками, тысячелетиями влюбленная луна ходила вслед за солнцем, изнемогая от тоски по нему… Истомленная страстью, она являет миру усталое свое лицо, не в силах поведать о том, как велики ее муки. Один лишь поэт в состоянии понять ее…
Прошли часы… Нет, месяцы, годы! А нукер все не возвращался. Вагиф сел в постели, прислушался. Вышел из шатра на поляну. Дорога белела под яркой луной. Вот далеко, далеко вроде бы пыль… Слава богу! Радость охватила сердце поэта, оно забилось чаще, быстрее… Не в силах сдержать себя, Вагиф заспешил навстречу гонцу, он ждал его, как ждут вестника счастья.
Взяв письмо, Вагиф быстро вошел в шатер, дрожащими руками зажег свечу… В письме были только стихи:
Ни о чем больше не раздумывая, ни в чем не сомневаясь, Вагиф быстро вышел из шатра.
— Седлай мне жеребца! И себе коня смени — мы едем в Шушу!
И он поспешно стал одеваться.
13
Фатали–хан вернулся в Кубу, народ Карабаха — в свои разрушенные деревни. Мамед–бек наведался в Кягризли, несколько дней провел с женами. Он был на охоте, когда прибыл гонец.
— Ага! Из Агдама прискакал человек, срочно требуют тебя туда!
Мамед–бек нахмурился, светлые, веселые глаза его сразу стали озабоченными.
— Кто требует? — спросил он. — И что случилось?
Гонец замялся, видно не решаясь говорить. Мамед–бек вспылил:
— Говори, собачий сын, что случилось!
— Не смею, ага… Сердце твое ранить… — дрожащим–голосом промолвил гонец.
— Ты что это себе позволяешь?! — в ярости выкрикнул Мамед–бек. — Говори!
— Ага, привезли тело Мехралы–бека, — с трудом выдавил из себя нукер.
Мамед–бек обомлел, ведь отец его Мехралы–бек был в безопасности — уже много лет он жил при Фатали–хане.
— Так… — сквозь зубы процедил он. — Отец сам; умер или его убили?
— Ага из Баку возвращался, — начал объяснять нукер, — по дороге Ахмед–бека встретил, сына слепого Агасы–хана. Оказывается, покойный Мехралы–бек, да будет земля ему пухом, повздорил с ним, Ахмед–беком… его и убили…
Мамед–бек, собрав нукеров, тотчас же поскакал в Агдам.
Гроб Мехралы–бека стоял в дворцовом саду. Ибрагим–хан был возле тела. Увидев Мамед–бека, он, рыдая, обнял племянника.
— О, Мамед! Они сокрушили меня! В самое сердце ранили! Видишь, каков Агасы! Забыл мою хлеб–соль, на такую низость пошел!.. — Хан платком вытер слезы. — Ты вскормлен чистым молоком, мой мальчик. Ты. должен отомстить за отца!
И Ибрагим–хан встал на молитву возле тела.
Мехралы–бека похоронили в дворцовом саду, там, где покоился прах его отца Панах–хана. После похорон состоялись пышные поминки. На них присутствовали и люди Фатали–хана, — те, что привезли тело. Забыв на время вражду, Ибрагим–хан оказывал должное внимание гостям, с почетом доставившим сюда тело его брата.
На следующий день Ибрагим–хан послал помощь Фатали–хану; обстоятельства неожиданно сделали их союзниками.
Под командованием Мамед–бека объединенные части кубинцев и карабахцев отправлялись на Ширван — мстить Агасы–хану.
Вагиф ничего не мог предпринять, чтоб воспрепятствовать этому безумному шагу, — Ибрагим–хан был вне себя от негодования и ничего не желал слушать. Но с Мирзой Алимамедом, старым испытанным другом, поэт поделился своими тяжкими думами.
— Ну, что скажешь, сеид, да быть мне жертвой твоих святых предков, — спросил Вагиф, когда вечером они прогуливались в дворцовом саду. — Ты еще не спятил от того, что у нас тут творится?
— Что поделаешь… — Мирза Алимамед закинул на плечо свисавший от локтя длинный рукав своей чухи. — Брат… Хоть он и враг, а все равно родная кровь.