Ведь, кроме тебя, на свете друзей у больного нет[73].
Стихотворение было закончено, Вагиф снял очки. Душевные муки не терзали его. Лишь где–то в глубине существа жила неизбывная тоска — по Медине.
9
Нескончаемые толпы прибывших с равнины беженцев заполнили все вокруг, забили дороги, тропы. От Топханы до Дабтелебе расставлены были шатры и кибитки, кишмя кишели стада баранов и ягнят. Лошадиное ржание, блеяние овец и коз, мычание коров и буйволов, смешиваясь с тревожными криками людей, рождали зловещий гул. Казалось, небеса должны были разверзнуться от этих звуков. Народ, охваченный черной тревогой, бросив неубранный урожай, тронулся с насиженных мест. Горожане, остававшиеся пока в своих домах, тоже не знали, что ждет их завтра. Все понимали, что война — это угнанные в рабство дети и женщины, нанизанные на копья головы, реки человеческой крови…
Вагиф все еще болел, но ему регулярно сообщали о новостях, просили совета. Вести, которые приносили в Шушу гонцы, часто оказывались неверными. До сих пор не было точно известно положение на Араксе, одни говорили, что одержана победа, другие твердили о поражении. Насмерть перепуганные беглецы уверяли, что видели шаха недалеко от Агдама.
Приход ханского сына Абульфат–аги помог Вагифу уяснить истинное положение дел. Прежде всего он узнал, что хан вернулся в город и послал сына справиться о здоровье Вагифа.
Вагиф поблагодарил и тотчас же принялся расспрашивать.
— Ну, так как же обстоят дела?
Гость помрачнел.
— Шах перешел Аракс. Было сражение, наши не устояли, что могут сделать пять тысяч против сорока?!
Больше Вагиф ничего не стал спрашивать — все было ясно: положение создалось угрожающее.
— Отца удручает не то, что делает хан–скопец — он наш враг, и мы это знаем. Больше всего его гневит Джавад–хан. Этот негодяй, взяв с собой Мелик — Меджнуна, отправился на поклон к шаху. Мало того, именно его войска теснят на одном из участков отряды отца. Не могу передать, как велик его гнев. Если бы вы не были так больны, надо было бы придумать что–нибудь. Вы его знаете, как никто, и только вы можете на него повлиять.
— Что делать, — сказал Вагиф. — Эта проклятая болезнь приковала меня к постели…
Вагиф прекрасно знал, что такое гнев Ибрагим–хана, и потому, даже проводив Абульфат–агу, не переставал думать об этом. И тут появился священник Охан, он был в полном смятении.
— Ну, милый, нашел время болеть! — начал он. — Дела–то никуда не годятся! Этот собачий сын Меджнун полез к шаху за заступничеством! Хан рвет и мечет: снова польется кровь, снова простые люди будут расплачиваться за все! Найди средство, ахунд! Спаси людей от ханского гнева.
Охан был вне себя, он метался по комнате, не в силах усидеть на месте, то и дело ударял себя по коленям и бормотал: «Так вот, значит, как ты поступаешь, Меджнун?! Повоевать захотелось? Дурак! Хан с шахом воюют, а ты–то чего башку в петлю суешь?!»
Не переставая гневно бормотать, Охан достал нюхательный табак, набил им ноздри и малость поостыл.
— Ахунд! — сказал он умоляюще. — Заставь вечно бога молить — придумай что–нибудь!.. Знаешь ведь, когда гнев бушует, ум молчит!
— Знаю, мирза Охан, — Вагиф вздохнул. — Я ведь и до твоего прихода об этом думал. Знаю, что в гневе хан вешает, рубит головы, и от этого не только народу, ему самому огромный вред: можно ли уничтожать людей, когда враг стоит у ворот?! Это как в пословице: с ишаком не справился, давай седло пинать!.. Да… утихомирить хана есть только одно средство.
— Какое же? — священник бросился к Вагифу. — Говори, ради бога!
Поэт усмехнулся.
— Нам не обойтись без позументщика Кязыма!
— Как это? — опешил Охан.
— А так. Он острослов и весельчак… Наплетет что–нибудь забавное, глядишь, хан и успокоится…
— Так чего же ты медлишь?! — воскликнул Охан. — Зови его!
За Кязымом послали слугу. Пока тот ходил, во двор Вагифова дома набилось полно народу — люди снова пришли за помощью — нужно было выручать невинных людей, брошенных в темницы. Рыдания и скорбные голоса, доносившиеся снаружи, болью отзывались в сердце поэта.
Явился Кязым. Рукава у него были засучены, руки в грязи.
— Ты что это больно загордился? — с улыбкой спросил Вагиф. — Не зайдешь, не проведаешь? Или важный стал, сильных мира сего за подол уцепил?
— Нет, ахунд. — Кязым рассмеялся. — Сильные мира сего сами цепляются за меня! Заставили ямы рыть и меня, и Аллахкулу. Теперь вместо шелков изготовляю окопы!
Он засмеялся. Вагиф и Охан тоже не удержались от смеха. Вагиф достал из–под подушки платок, вытер заслезившиеся глаза. Потом начал рассказывать Кязыму, зачем позвал его.