И Летягин почувствовал волну, она уже начала покачивать его, размывая очертания предметов.
– Преображайтесь, товарищ хозяин, – шепнул Резон, – самое время. Женщина готова.
Но Летягин медлил, даже сжал голову руками, будто пытаясь не пустить волну.
– Вот уж бездарь, вот уж двоечник, – стал ругаться Красноглаз, – а еще распетушился: я такой, я эдакий. Яйцо обыкновенное, вот ты кто. И все пиявки из тебя тянуть будут, пока одна пленочка не останется.
– Это же враг, она вам на горло наступила. К тому же питаться надо, – жестко предупредил Резон, – надо питаться всем, от Эйнштейна до козла, для выполнения своих сугубо индивидуальных задач.
– Не могу, – выдавил Летягин, – если бы она сейчас кричала или злилась, а то ведь радуется. И она несчастная по-своему, темная...
Дубилова со счастливой улыбкой села прямо на тротуар. Дворняга, осуждающе гавкнув на Летягина, подскочила к осевшей в трансе женщине. У той заходило по шее вздутие, которое вдруг лопнуло, и из раны потекла прямо по воздуху жидкость, бурая в скудном фонарном свете. Пес подставил открытую пасть и, помогая себе языком, стал ловить кровь. А потом вдруг все кончилось, струя втянулась, исчезла, и шея закрылась, стала целее и глаже прежнего. Никаких рубцов и швов. Пес мотнул мордой в сторону Дубиловой, с лица которой не сходило выражение блаженного идиотизма, посмотрел на Летягина и еще раз показал на Дубилову, как бы приглашая последовать примеру. Но Георгий только вздрогнул, будто его укусил здоровенный шмель, и быстро отвалил. Летягин ничего не мог поделать с собой, он не слушался голосов, а в голове звенела колоколом только одна фраза: «Дубилова сейчас счастлива».
– Вернись, болван. Тебе плохо будет. Ты же на волне! – заорал несдержанный Красноглаз.
Летягин не вернулся, хотя с каждой секундой ему становилось все тяжелее. Местность превратилась в воронку, он не мог уже держаться на ногах и упал, проехался на животе, обдирая сведенные судорогой ладони, разевая клыкастую уже пасть и обрастая шерстью. Напрягшись, он добрался до собранной дворниками кучи листьев и застыл там, тихо скуля от пробегающей по телу зыби. Ненадолго впал в забытье. Потом в него просыпался, как песок, скрип башмаков на дороге.
«Врача, скорую», – на самом деле ему только показалось, что он это сказал.
– Федя, ну-ка посмотри, кто там в куче сопит.
Луч фонаря ударил в глаза, походя высветив фигуру милиционера.
– Зверь какой-то, дышит шумно. То ли толстая собака, то ли тощая свинья. Сюда бы ветеринара.
– В задницу твоего ветеринара. Кокнуть животину надо, а то еще покусает кого-нибудь. Небось, не из красной книги, Песков не заплачет.
Раздались характерные звуки. Летягин стрелял на сборах из пистолета Макарова, поэтому не мог ошибиться – предохранитель снят и взведен курок.
«Что вы, товарищи милиционеры. Я же свой, я челове-е-ек!» – И опять не раздалось ни слова.
– Что-то он разурчался. Еще бросится.
– Да жми же ты на крючок, Шахерезада трепливая.
Щелчок. Еще щелчок. Выстрела не было.
– Тьфу, поганство. Одна ржавчина сыплется. Вчера же только смазывал. Даже застрелить никого нельзя, – обиженно сказал Федя.
– Ладно, придурок, пошли отсюда. Сама сдохнет... но ты прикинь своей куриной башкой, а если бы рецидивист попался. Так он бы давно уже тебе мошонку поцарапал... Ну надо же так оружие содержать...
Голоса стихли вдали. Как раз начала сходить волна. Летягин догадывался, что между ней и внезапно проржавевшим казенником пистолета есть какая-то связь. Однако, в основном, Георгий старался думать о тех, кто может ему прийти на помощь и навсегда избавить от зверских преображений. В голове сияла неоновой вывеской прочитанная где-то фраза: «Но советские врачи спасли ему жизнь». И меня спасут, обрадовался Летягин. В конце-то концов, если внимание мировой общественности не приковано к проблеме кровохлебства, то, значит, это всего-навсего заурядная болезнь.
6
Единственным медицинским учреждением, которое способно гостеприимно распахнуть свои двери в столь поздний час, являлся, по неполным сведениям Летягина, пункт профилактики венерических заболеваний.
– Скажи, больной, зачем тебе это надо было? – спросил врач.
– Я голоден, – сказал чистую правду Летягин, – все время.
– Нажрался бы и дрыхнуть на бочок.
– Я же не могу дрыхнуть без просыпу. А когда не сплю, волны подкатывают. Глядишь – клыки, язык заострился, глядишь – шерсть уже. И люди как какие-то кусты становятся, дозрели, значит, и лопнули для моего кровопийства.
– Слушай, больной, ты интересные вещи своим девушкам рассказывай. Сюда ты пришел лечится, а не лапшу вешать, – врач был молодой, но ушлый.
Летягин ощутил злость, как недавно, в стычке с гнусавым. Он попробовал поймать волну, и получилось. Сразу же зашевелился Красноглаз: «Не верит, покажем».
– А это видел? – Летягин вынул рот из воротника и оскалился.
– К зубному, к зубному, – заслонился дрожащей рукой доктор.
Летягин рванул рубаху и открыл шерсть. Собеседник вскочил.
– Тоже – к зубному? Или к дерматологу? Эх, доктор, не читал ты Геродота. Я тебе и не такое могу показать. Провал на полморды не хочешь или громадную пиявку ненасытную?
– Н-не хочу, – слабо зазвучал врач, – верю всему всегда.
– Тогда ладно, – Летягин расслабился и отогнал волну.
– Если вы снежный человек, то вам надо обратится в соответствующую инстанцию, вы не по нашему профилю, – мужественно садясь, произнес врач.
– Я – кровососущее. Вампир. На меня никакой инстанции нет, но лечить-то меня надо.
– Лечить от человеческих, в частности, венерических заболеваний мы обязаны. А от вампиризма, извините, нет. Никто не будет лечить иллюзию или галлюцинацию, лечить можно от иллюзий и галлюцинаций.
– Но вы же видели!
– Я вам не генсек или президент. То, что я видел – не есть исторический факт. У меня вполне может быть психическое расстройство, белая горячка, деградация личности, состояние полусна, гипнотический транс, кома или хотя бы временное отклонение от нормы. Час поздний, усталость...