Я всегда обожал эту стадию расследования – когда начинаются первые обсуждения. Она напоминает мне театральный гул, перед тем как поднимается занавес, оркестранты настраивают инструменты, подтанцовка проверяет напоследок растяжку, и все ждут сигнала, чтобы сбросить гетры и напульсники и приступить к действию. Впрочем, прежде я не отвечал за расследование подобного дела и сейчас цепенел от волнения. Битком набитый людьми кабинет, бурлящее нетерпение, любопытные, обращенные на нас взгляды – я вспомнил, какими глазами сам смотрел на следователей из Убийств. В те времена я, как наши новые помощники, тоже был мальчиком на побегушках и молился, чтобы меня взяли в такое дело, как это. Острое, бьющее через край, почти невыносимое желание действовать – вот что я испытывал. Мне казалось, будто следователи – многие из них были старше меня сейчас – принимают всеобщее восхищение с холодной отстраненностью. Сам же я никогда не любил находиться в центре внимания.
Вошел О’Келли и захлопнул за собой дверь, шум тотчас стих.
– Так, ребята, – нарушил он тишину, – добро пожаловать в операцию “Весталка”. Весталка – это вообще кто, если по-простому?
Названия операциям придумывают в Главном управлении. Они бывают разными – от очевидных до загадочных и откровенно странных. По всей видимости, образ маленькой девочки на древнем жертвеннике пробудил в ком-то культурные ассоциации.
– Принесенная в жертву девственница, – ответил я.
– Жрица, – добавила Кэсси.
– Зашибись, – пробурчал О’Келли. – Они хотят, чтобы все думали, будто тут ритуальное убийство? Чего они там вообще начитались?
Кэсси кратко ввела всех в курс расследования, старательно избегая упоминаний о деле 1984 года, – шансы, что дела связаны, все равно ничтожны, к тому же она сама собиралась в свободное время проверить эту версию. Затем мы распределили обязанности: обойти всех жителей поселка; организовать горячую телефонную линию и составить список дежурств на телефоне, а также список лиц, совершивших преступления сексуального характера и проживающих неподалеку от Нокнари; связаться с британскими полицейскими, морскими портами и аэропортами и выяснить, не приезжал ли в Ирландию в последние несколько дней кто-нибудь подозрительный; раздобыть медицинскую карту Кэти, ее документы из школы; досконально изучить прошлое Девлинов. Помощники бросились выполнять задания, а мы с Сэмом и Кэсси отправились навестить Купера.
Обычно на вскрытии мы не присутствуем. Как правило, туда отправляется кто-нибудь из побывавших на месте преступления, чтобы подтвердить, что тело то же самое (бирки на трупах, бывает, путают, и судмедэксперт звонит следователю и сообщает, что его “подопечный” умер от рака печени), но чаще всего мы перекладываем эту обязанность на полицейских рангом пониже или на криминалистов, а сами потом обсуждаем с Купером сделанные ими записи и снимки. По бытующей у нас в отделе традиции, ты обязан прийти на вскрытие, когда ведешь свое первое дело об убийстве, якобы для того, чтобы осознать всю серьезность новых обязанностей, однако все прекрасно понимают, что это обряд инициации, где тебя судят со строгостью, которой позавидовали бы члены первобытного племени. Я знаком с отличным следователем – он проработал в отделе уже пятнадцать лет, и тем не менее его по-прежнему называют Гонщиком из-за того, с какой скоростью он свалил из морга, когда патологоанатом извлек мозг жертвы.
Лично я выдержал доставшееся мне испытание (несовершеннолетняя проститутка, худенькие руки в синяках и дорожках от уколов), но повторять тот опыт желанием не горел. Я хожу на вскрытие лишь в редких случаях – удивительно, но они самые жуткие, – которые требуют самоотверженности. По-моему, с первого раза преодолеть это никому не под силу. Когда судмедэксперт срезает скальп и лицо жертвы, деформированное и бессмысленное, словно маска на Хэллоуин, сползает с черепа, разум твой бунтует.