И вот теперь Востоку приказано воскреснуть. И он, Семёнов, может вдохнуть к него жизнь!
Свешников положил трубку, взглянул на Семёнова и нажал кнопку звонка. Заглянула секретарша.
– Минут десять ни с кем не соединяйте.
– Я согласен, – сказал Семёнов.
– Вижу. Хорошо подумал?
Семёнов кивнул.
– Ты-то меня не беспокоишь, – задумчиво проговорив Свешников, – на «Оби» отдохнешь, отоспишься… Другое дело – Вера… Вряд ли она разделит твой энтузиазм, друг ты мой.
– Вряд ли, – искренне признался Семёнов. – Предвижу серьезные, но преодолимые трудности.
– Ситуация знакомая, сам не раз преодолевал… Честно, Сергей, мне бы хотелось, чтобы Восток расконсервировал именно ты. Но – ты знаешь меня, не обижусь – скажи слово, и пойдет другой.
– Не скажу, Петр Григорьич… – Семёнов покачал головой. – Предложили бы любое другое дело – может, и сказал бы. А на Восток пойду. За честь и доверие большое спасибо!
– Заговорил… как стенгазета… Ты мне станцию оживи, чтоб задышала и запела, – тогда сам тебе спасибо скажу… Ну, к делу. «Обь» через месяц с небольшим уходит, времени, сам понимаешь, у тебя в обрез. Что надо будет, сразу ко мне, Востоку все отдам – любого человека из экспедиции, кого хочешь. Займись в первую очередь людьми, особенно первой пятеркой, которая будет расконсервировать станцию. Помнишь, Георгий Степаныч говорил: «Товарища по зимовке выбирай – как жену выбираешь. Жизнь твоя от него зависит». Ну, иди. Не завидую тебе, нешуточное дело – на второй год подряд увольнительную получить!
Семёнов вышел из кабинета, в голове у него гудело, как после доброго стакана спирта. В приемную уже набилось много людей, кто-то из них приветливо произнес:
– С возвращением, Сергей Николаич!
Семёнов рассмеялся, извинился за непонятный товарищу смех и быстро пошел в гостиницу: Вера, небось, уж заждалась.
Этюд из личной жизни полярника
Оркестр неожиданно заиграл полузабытую мелодию, и они пошли танцевать.
– Этот вальс постарел вместе с нами, – сказала Вера, – У него такие же морщины, как у меня.
– Ты очень красива, – сказал Семёнов. – Прости, я стал совсем неуклюж.
– Какая она грустная. – Вера кивнула на певицу. – Наверное, жена полярника или моряка.
– Вернемся, на нас смотрят. Я разучился танцевать.
– На твоих ногах уже унты?
Их столик был расположен удачно, в дальнем и тихом углу.
– Не пей больше, Сережа.
– Сегодня коньяк для меня – вода. Улыбнись, прошу тебя. Будь как на той фотокарточке, которая на обоих полюсах со мной прозимовала.
– Ты любишь ее, а не меня, твоя жизнь прошла с ней… Мы женаты пятнадцать лет, из них дома ты был четыре с половиной года.
– Четыре года и восемь месяцев, родная моя Пенелопа.
– Я не Пенелопа, Сережа. Пенелопа сделала ожидание своей профессией. Она могла это себе позволить, ей не надо было спешить на работу, бегать в кулинарию и кормить детей.
– Но ты же знаешь…
– Знаю… Знаю все, что ты скажешь. И призвание, и наука, и высокие широты…
– Через это я уже прошел, дорогая. Но Восток..
– И это знаю… Я сто раз обмирала по ночам, когда представляла тебя там, в этой космической стуже. Да, Восток – твое детище, Сережа. Но ведь, кроме этого детища, которое можно законсервировать, у нас есть двое детей, которых законсервировать нельзя… И самое грустное для них, что я все понимаю и не лягу у порога, чтобы удержать тебя.
– Спасибо.
– Нынешний год високосный.
– Это так важно?
– На один день больше ждать.
– Один день!
– Не день, сутки. С каждым годом все тяжелее, Сережа… Наверное, возраст.
– Ты для меня всегда двадцатилетняя.
– Только для тебя.
– Этого мало?
– Много. – Вера взъерошила ему волосы. – Очень много… Другой судьбы у нас уже не будет.
– Тебе не повезло, ты полюбила полярника… Ну вот, наконец-то ты улыбнулась.
– Знаешь, еще в детстве, совсем девчонкой, я загадала однажды: если завтра кончатся дожди и будет солнце, моя жизнь сложится счастливо.
– И наутро были дожди?
– Солнце встало, Сережа.
– Я вернусь и больше тебя не оставлю.
– Не обманывай себя, тебе, как белому медведю, нужен снег. Такова уж, видно, моя участь на этой земле – ждать и дни считать. Налей мне тоже, я хочу быть пьяной. Иначе я сейчас же разревусь. За что будем пить?
– Помнишь, ты дала мне на Льдину маленький томик стихов? Там были такие слова: «Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему».
– Сережа, я немедленно разревусь. За что будем пить?
– За твое долготерпение, дорогая. За твою любовь.
– Ну, хорошо. Будь здоров.
Два друга
Семёнов проводил Веру ночным поездом – утром ей на работу. Договорились, что на субботу и воскресенье он будет прилетать в Москву.
– Полных восемь дней вместе! – бодро подсчитал он.
– Если украдешь у меня хочя бы один из этих дней…
– Пусть меня забракует медкомиссия! – поклялся Семёнов
– Хорошо бы… Смотри, если на небе есть бог – он слышит!
А утром из Москвы прилетел Гаранин.
– Что случилось? – войдя в номер, спросил он.
– Ничего особенного. – Семёнов продолжал водить по щеке электробритзой. Раздевайся, сейчас будем завтракать.
– Надеюсь, ты меня вызвал срочной телеграммой не для того, чтобы вместе позавтракать?
– В частности и поэтому. – Семёнов продул бритву, сполоснул лицо. Словно гора с плеч свалилась – Андрей приехал!
– Я обещал Наташе и сыну, что к вечеру вернусь, – выжидательно глядя на Семёнова, сказал Гаранин.
– К сегодняшнему вечеру?
– Конечно.
– Образцовый муж и отец! – похвалил Семёнов. – Пошли.
В буфете они взяли шипящую яичницу на сковородках, сосиски и кофе.
– Ну? – не выдержал Гаранин.
– Ты ешь, ешь, пока не остыло.
– Да говори же, какого черта!
– Боюсь испортить тебе аппетит.
Давясь, Гаранин проглотил яичницу и сосиски.
– Ну, бей, – потребовал он. – Потерял отчет о дрейфе?
– Если бы… – вздохнул Семёнов.
– Что-нибудь… со Льдиной?
– Тьфу-тьфу, не сглазить бы, все в порядке… Принято решение расконсервировать Восток.
– Когда?
– В эту экспедицию.
– Кто идет начальником?
– Я.
– Так… А заместителем?
– Ты.
Гаранин молча допил кофе.
– Где Вера?
– Вчера проводил домой. Еще выпьешь?
– Пожалуй.
Семёнов принес еще две чашки кофе.
– Как твои? – спросил Семёнов.
– За двое суток еще не разобрался. Наташа здорова, у Андрейки была корь. Сегодня должен пойти в школу.
– Вера говорила – отличник.
Гаранин кивнул.
– Что в Институте?
– Шум, кавардак, неразбериха. «Обь» уходит десятого ноября, и, как всегда, ничего не готово.
– Почему прислал телеграмму, а не позвонил?
– Наташа тебя бы не отпустила.
– Думаешь, соглашусь?
– Надеюсь.
– Напрасно.
– Поживем – увидим.
Они возвратились в номер, уселись в кресла, закурили.
– Люкс, – осматривая мебель, заметил Гаранин. – Даже с телевизором.
– Здесь и будем жить.
– Ты – будешь. Я сегодня же улетаю домой.
– Никуда ты не улетишь.
– Почему ты так решил?
– Потому что вечером нас ждет Свешников.
– Тебя он ждет, а не нас!
– Отпустишь меня ка Восток одного? – сделав глубокую затяжку, спросил Семёнов.