Придя в себя, вскочила и рванула к Мите. Испугалась за него так, что внутри всё похолодело. Этот красивый парень (он даже такой, запыленный, грязный, потный с лицом, усыпанными черными крапинами земли, всё равно самый-самый на свете!) лежал на боку, неловко подвернув к себе руку. Я осторожно (вдруг сильно ранен?!) взяла его за плечо и потянула на себя. Мертвенно-бледный. Лицо припорошено земляной пылью. Прикладываю два пальца к его шее, у самой всё трясётся внутри. Под огрубевшей шеей ощущаю толчки. Жив! Жив!!!
Осматриваю командира, буквально ощупываю его, проверяя, нет ли крови. Хотя контузия – вещь очень коварная. Она и сама по себе убить может похлеще осколков. Те посекут, ранят даже глубоко и сильно, но их можно вылечить, если повреждения совместимы с жизнью. А вот контузия может сделать из мозга отбивную котлету, и тогда человеку или сразу конец, или он может в овощ превратиться. Здесь, на войне, я и такое повидала. Потому после первого приступа радости, что Митя жив, начинаю приводить его в чувство.