«Это она! — подумал я. — Это та, которая клялась ждать молодого сына, а вышла замуж за старого отца…»
Вскоре пришел из лесу сам хозяин. Был это громадный казак, широкий в плечах, с густой седой шевелюрой. В его горячих серых глазах блестела веселость и жажда жизни.
Он приветствовал меня с достоинством и, пригласив к столу, произнес с неприятной иронией:
— Благодарю вас за лечение этого заморыша! Слабые теперь люди ходят по земле! В мои времена на такие раны не обращали внимания. Я получил две такие дыры в грудь и пулю в ногу во время Турецкой войны и, видите, что и сейчас в полном порядке!
Он засмеялся громко и добавил.
— Я молодой, моложе моего сынка, поэтому год назад женился повторно. Наверное, сын хвалился своим отцом перед Вами?
— Поздравляю Вас, — ответил я, — но ничего не слышал об этом от него. Однако, думаю, что Вы не имели таких дыр, какую в груди молодого человека пробуравила китайская пуля. Рана очень серьезная и ему необходимо лечиться очень долго, обращая внимание на состояние своего здоровья.
Я замечал не раз во время чая, как старик подозрительно и злобно поглядывал на молчаливую жену и на тоскливое осунувшееся лицо сына. Эти грозные поблескивания в веселых, энергичных глазах старого казака ужаснули меня. Я почувствовал и понял интуитивно, что достаточно какой-то более серьезной причины, чтобы в сердце седого великана пробудился дикий, хищный зверь. Не мог я не отметить также, что практически и в физическом плане был он более сильным, чем смертельно пострадавший, благодаря ему, сын.
Время, проведенное в этой семье, показалось мне не слишком приятным. Я чувствовал, что из всех углов этого богатого дома выглядывает несчастье, дышащее ужасом, висящим в воздухе. У меня создавалось впечатление, как если бы приближалась буря, а идущие впереди нее тяжелые черные тучи, сильные порывы вихря и первые, еще далекие раскаты грома и молнии уже приближались.
Стало быть, я облегченно вздохнул, когда наконец, закончилось угощение, и я смог попрощаться с семьей, над которой, в чем я не сомневался, нависло близкое и неизбежное несчастье. Однако я не думал, что так скоро оно придет во всей своей жестокой беспощадности.
В тот же самый вечер, когда я упаковывал свои вещи, так как назавтра собирался выезжать дальше, ко мне ворвался мой хозяин, староста.
— Господин! Золотой, хороший господин! — восклицал он, дрожа всем телом и почти плача. — Быстрей, быстрей! Произошло несчастье! Помогите! Этот молодой казак, который приехал вместе с Вами, застрелился.
Я схватил с собой аптечку и выбежал за старостой. В первой комнате, на широкой лавке лежал казак.
Белая полотняная рубаха его была залита кровью, которая тяжелыми каплями падала на пол. Он был без сознания и лежал навзничь с синим лицом, крепко стиснутыми губами, а открытые глаза его смотрели прямо перед собой неподвижными, грозными зрачками.
Я сразу понял, что немного будет здесь для меня работы, так как смерть уже опередила мня. Взялся за пульс. Еще он чувствовался слабо, но с каждым ударом слабел и, наконец, умолк навсегда. Тяжелые веки, медленно и как бы вынужденно, начали опускаться, лицо побледнело и набрало прозрачности и воскового цвета. Я огляделся.
Боялся сказать правду, потому что считал, что молодая казачка не вынесет этого и взорвется, пробуждая бурю в сердце мужа.
Но женщины нигде не было. Заглянул в соседнюю комнату — она была пуста!
— Кого вы ищите? Жену? — спросил меня мрачным голосом старик. — Нет ее… Она вышла перед вечером и еще не вернулась…
— Тем лучше! — ответил я. — Не будет отчаиваться, так как должен Вам сообщить, что умер Ваш сын.
Старик ни одним движением не выдал своих чувств, только поднял на меня сверкающие глаза и пробормотал:
— Уже не будет отчаиваться, эта проклятая женщина. Отравила жизнь и мне, и ему! Но уже теперь не принесет никому несчастья… Конец!
— Что с ней стало? — спросил я, чувствуя, как холод закрадывается мне в сердце. — Что случилось?
Казак долго молчал, а потом, стискивая руками голову, прошептал:
— Утопилась…
Назавтра мы допоздна бродили берегом вьющейся реки, вытекающей из озера, которое сияло в блеске луны, как жидкое серебро. А в этой серебристой глубине нашла упокоение молодая женщина с грустным лицом, та, что поклялась и нарушила клятву. Проезжая берегом, помимо воли, всматривался я в быстро мчащийся поток и спрашивал, не мигнет ли где-то мне на мели или в прибрежных камышах черное платье утопленницы и ее бледное лицо, заклейменное болью… Но река мчалась дальше и скрывала тайну в своих водоворотах и пене, выбрасывая ее высоко в воздух, где течение ударялось с бешенством о камни и сваленные стволы старых истлевших дубов.