Меня охватило неприятное предчувствие грозящей опасности, когда снова начала прогибаться подо мной почва. Тревога росла. Я ничего не видел перед собой в этой кромешной темноте; ступал осторожно, ощупывая ногой землю после каждого шага. Снял ружье, чтобы иметь возможность опереться на него в случае падения в топь. Я шел очень медленно, «Верный» тоже был сосредоточен и шел за мной с опущенным хвостом.
Вскоре я почувствовал перед собой поверхность воды. Земля стала более мягкой, и я несколько раз проваливался по колено. Начал обходить эту лужу или маленькое озерцо, но земля не становилась тверже, так как даже пес, скуля от страха, угодил в болото.
Все осторожней двигался я вперед и, вдруг вздрогнул. Какие-то черные бесформенные призраки маячили справа от меня и при приближении разошлись в разные стороны. Вскоре сориентировался, что это растущие на болоте кусты, которые передвигаются и колышутся на прогибаемой под моим весом почве. Под поверхностью земли таилась пучина, наполненная зловонной водой и липкой грязью с остатками гниющих растений, образующих торфяник.
Я давал себе отчет, что только счастливое стечение обстоятельств спасет меня от непредсказуемой случайности того, что под моими ногами прорвутся тонкие слои дерна, покрывающие топь. Что я буду делать тогда в этой темноте? Кого звать? Откуда ждать помощи?
Меня вернули к реальности слова одного из моих знакомых: «Зачем перед смертью заказывать траурное богослужение?» Я удвоил осторожность, старался ступать как можно легче, не совершать не нужных и панических движений и выбрать наиболее короткую дорогу до края топи, который был обозначен темными пятнами кустов ивы. Через некоторое время я заметил темную стену зарослей и, погрузившись еще раз достаточно глубоко в грязь, вышел наконец, на твердый грунт.
Немного отдохнув, я еще долго после этого брел до лагеря, огибая озерца, переходя через ручьи, плутая среди кочек, скрытых в высокой траве и, продираясь через тростники. В конце концов оказался я среди охотников, сильно обеспокоенных моим отсутствием.
Я переоделся у костра в сухую одежду, подсушил вещи и, ужиная отличным супом, прислушивался к бесконечным рассказам о разных приключениях, связанных с ночным блужданием в топях.
Вскоре я заметил, что отсутствует среди нас один охотник. Был это немец, бухгалтер Уссурийской Железной Дороги, некий Мартин Лютер.
Оказалось, что он пошел навстречу мне, опасаясь, что я заблужусь или утону. Хотя и Лютер еще не вернулся, не было причин для беспокойства.
— Лютер знает здесь каждый бугорок, каждую лужу, этот не заблудится! — говорили охотники.
Как если бы в ответ на эти слова, где-то далеко вырвался вверх красный язык пламени и, внезапно скользнув к земле, разлился в узкую золотистую полосу, которая расширялась все дальше. Время от времени из этой подвижной, быстро бегущей полосы, взлетали высоко огненные волны, бросая под облака снопы красных и золотистых искр. Огонь двигался быстро, пожирая все большие пространства котловины, покрытые сухой травой.
— Это «пал», степной пожар! — воскликнул один из охотников. — Как бы только до нас не дошел, так как придется заранее переносить лагерь, а здесь все-таки место, отличное для перелета!
Спустя полчаса пожар начал слабеть, хотя и еще достаточно долго во тьме светилась узенькая ленточка огня. Но и та вскоре разорвалась на мелкие полоски, от которых постепенно остались светящиеся точки, гаснущие одна за другой без следа.
Одновременно с этим мы услышали шорох тростников и тяжелые шаги. Немного погодя из темноты вывернула сухая высокая фигура Лютера и его старого, чрезвычайно толстого пса, Османа.
— Вы не попали в пожар? — спросил его кто-то из охотников. — Кто же пустил огонь?
— Это я! Сушил хвост моему Осману, так как он озяб ужасно! — спокойно ответил Лютер, садясь у костра и закуривая трубку.
Все долго дивились добродушному немцу, что собирался спалить всю котловину Ханки и нас с ней вместе, чтобы только у Османа был сухой хвост.