Итак, "Кюхля", "Пущин", "Дельвиг" – Адоскин не называл все это циклом "Друзья Пушкина", но ведь так счастливо получилось!
И п
у
том и кровью...
Когда смотришь этот фильм, – такое чувство, точно тебе не хватает дыхания.
Это фильм о том, как делается искусство, о том, в каком неистовом, первобытном труде выплавляется та капля чистого золота, что во всем мире известна как Ансамбль народного танца СССР под управлением Игоря Моисеева.
Тот, кто все еще думает, что искусство – это легко, что труд в нем – это какой-то "другой" труд, лишенный физических и нравственных мучений, тот, кто считает, что в этом труде есть паузы, которых, например, нет у него в его повседневной работе, и что паузы эти заполнены бокалами и букетами, или тот, кто всего этого не думает, но все-таки считает, что цветы и аплодисменты, эти внешние знаки успеха, и есть цель артиста, и есть его истинное счастье и что знаки эти – вполне достаточная награда людям, приносящим себя на алтарь нашей радости, – пусть посмотрит фильм "Перпетуум мобиле". Так называется лента Свердловской киностудии, созданная Майей Меркель по собственному сценарию.
Много дней кинокамеры стояли в репетиционном зале ансамбля, много дней крутились диски магнитофонов, записывая слова и ритм дыхания артистов, и тот странный язык, в который оформляется движение тела в устах Игоря Моисеева. Такой язык, что хочется составить словарь его, что подстегивает, поднимает, взвивает смертельно уставших артистов и заставляет еще раз, еще раз, еще раз повторять, повторять, повторять.
Вы видите, как машинально, чуть ли не украдкой массирует живот проработавшая девятнадцать лет в ансамбле Нелли Самсонова ("Он никогда не знал, что у меня побаливает печень. Он это и не должен знать...")
Вы видите, как после изящного и легкого показа держится за сердце сам Игорь Моисеев.
Вы видите и слышите, как плачет вконец измученная совсем юная дебютантка Гюзель.
Но вы видите и конечную цель этих усилий и страданий – тот внезапно, на ваших глазах из монотонного труда вылившийся порыв вдохновения, когда артисты обретают абсолютную власть над своим телом.
И тогда наступает танец!
В черно-белый фильм вступают цветные кадры концерта. Эти кадры — словно раскрашенные фигурки на белом невесомом фарфоре. А за кадром все звучит остроумная, деловая речь Игоря Моисеева, и мы начинаем разбираться в танце.
Горький любил говорить, что вдохновение – это не условие для успешной работы художника, это скорее результат ее. Редко когда справедливость этой мысли представала столь наглядно, как в этом фильме.
Да, потом и кровью оплачивается это искусство, но создается оно все-таки разумом!
Когда у танцовщиков не получается, их руководитель кричит
– Вы проворачиваете "мероприятие", а нужно провернуть танец! Это не одно и то же. Вы должны мозгом контролировать каждое движение!
Мозгом контролировать каждое движение – не правда ли, похоже на откровение? Привычно думать: в пляске может отдохнуть голова. Нет, не может, разве что в пляске, которая никогда не станет искусством.
Но если в пляску вложена мысль – острая мысль ее создателя, если фильм об этой пляске освещен оригинальной мыслью современных кинематографистов, наблюдающих не вообще, а осознанно, тогда даже черновая репетиция, повседневный урок, упражнение становятся законченным произведением со своим сюжетом и движением идей.
Девять минут
День никак не располагал к подобному сюжету. Неустойчивая погода июля, столица, разглаживающая последние складки на своих олимпийских одеждах, напрягшийся мир... И вдруг этот получасовой фильм – как стихотворение на черно-белой пленке. Что-то зашевелилось в глубине памяти, мелькнула неясная тень, и явился тот, кто эту тень отбрасывал, совсем еще мальчик с трагической судьбой – Вацлав Нижинский. Что-то окрыленное, какая-то греза. Когда это было и было ли?
Но аккорд один, штрих – и словно внезапное воспоминание взбередит вам душу.