Впрочем, зто единственное активное политическое выступление Горация окончилось почти что плачевным образом. Может быть, его 43-й эпод сохранил кое-что из Горациевых воспоминаний о трагических днях филиппской равнины. Ему запомнилась и мрачная буря, и снежная метель, и фракийский аквилон. Тогда ли именно пришел он к той жизненной мудрости, которой он служил впоследствии, вряд ли можно решить с уверенностью, но в момент создания этого эпода ему казалось, что из всех злоключений выход только один — не пропускать мгновений и, пока не придет старость л не станут подгибаться колени, пить хорошее вино. Во всяком случае, позднее Гораций не постыдился описать свое поведение в знаменитой битве:
Хуже было то, что неудачный политический дебют повлек за собой экономическое разорение. Военная колония Венузия, где было расположено отцовское поместье, попала в число городов, предназначенных для нарезки земельных наделов Цезаревым ветеранам, и единственное солидное имущество Горация было конфисковано. Политически амнистированный, он возвратился в Рим, имея нескольких молодых рабов и с небольшой суммой денег, достаточной для того, чтобы купить маленькое место казначейского писца, ведшего счетные книги квесторов. Так греческая лирика привела Горация к существованию скромного счетовода.
Положение Горация было очень нелегким. До некоторой степени оно напоминало обычную роль мелкого производителя в условиях рабовладельческого общества. Критическое и враждебное отношение к власть имущим и отсюда оппозиционное настроение, с одной стороны, стремление войти в их ряды и отсюда своеобразный интеллегентский паразитизм — с другой. Обычно исследователи подчеркивают известную независимость Горация от Августа и Мецената, ссылаясь на тот факт, что поэт отклонил предложенное ему место тайного секретаря в собственной канцелярии принцепса. Конечно, у Горация нет того сервилизма, который позднее встречается у Марциала, но не надо забывать, что свою экономическую самостоятельность Гораций получил именно от Мецената, а его поэтическая деятельность была в значительной своей части не только прославлением своих высоких покровителей, но и нового политического режима, то есть принципата.
Уже в 39 году Гораций через посредство Вергилия представляется Меценату, но без особого практического успеха. Он только смог, опираясь на некоторую популярность опубликованных им сатир, несколько приблизиться к общественным верхушкам. Однако в следующем, 38 году, он уже провожает Мецената до Брундизия, испытывая с ним различные дорожные приключения, не без добродушной иронии описанные поэтом («Сатиры», 1, 5). Все же нельзя сказать, чтоб он чувствовал себя очень устойчиво; содержание появившихся в 36 году его первых эподов довольно незначительно, и, если ему удалось приспособить к латинской речи архилоховские ямбы, их значимость была далеко не архилоховская. Только около 34 года Гораций находит твердую почву под ногами. Хозяйственное положение Италии к этому времени несколько улучшилось: прекратился бандитизм и даже образовался слой разбогатевших во время гражданской войны людей, которые были непрочь выступить в качестве разумных консерваторов, после того как они с таким старанием приняли участие в разделе всего захваченного и награбленного триумвирами. Именно к этому времени Гораций получил, наконец, от Мецената скромное, но достаточное экономическое обеспечение — именьице в Сабинской области.
Немудрено, что Гораций мог так торжествовать при мысли, что
и волноваться при каждой возможности ее возникновения.
Как буржуазный Париж, по выражению Гонкуров, «танцевал» после якобинского террора, так и рабовладельческий Рим начал находить особый вкус в новой жизни, когда воспоминания о гражданской войне стали чем-то очень неприятным, тягостным, и римское общество, еще не примирившееся с принципатом, было бессильно обойтись без него.