Выбрать главу

Поэтому и Сестий, правящий теперь пирами, получает от Горация в напутствие:

Жизни недолог нам срок, и надеждою Долгой брось питаться — Тебя охватит ночь и мертвых тени...

Молодой девушке Хлое, которая бегает от поэта, «как серночка», Гораций советует с наивным и изящным цинизмом:

Но не дикий я тигр и не гетульский лев... Не затем я иду, чтобы терзать тебя... Брось за матерью бегать — Время быть и с мужчиною.

А иначе бедную Хлою ждет печальная участь Лидии, которой часто приходилось прежде снимать крюк со своих дверей, а теперь к ней редко стучится в окна буйная молодежь:

Очередь твоя — и дурной старухой Тщетно будешь звать в переулке дальнем Блудных...

Так наслаждение мгновеньями любви получает новую остроту и новую привлекательность из осознанности предстоящей смерти:

... Но ведь всех одинаково ждет нас Ночь — и дорогою смерти ступать нам.

Политический ренегат Деллий, этот «перелет» гражданских войн, очевидно, составивший себе на этом промысле кругленькое состояние, получает от Горация совет сдерживать дух «в счастьи от радости чрезмерной», так как все равно он «предназначен судьбою к смерти»:

Ты дом свой бросишь, лес твой накупленный И виллу с Тибра желтыми волнами, И твой наследник завладеет Кучей громадной твоих сокровищ.

Так «золотая середина» в накоплении имущества, разумное искусство пользования этим имуществом получают еще новое обоснование в том, что:

В одном мы месте все будем собраны... Вращает урна жребий: он выпадет Поздней иль раньше — и усадит В лодку Харона навек в изгнанье.

Миросозерцание античного человека вообще отличалось обилием пессимистических мотивов, что имело определенную социологическую обусловленность. Постоянная зависимость воспроизводства от конъюнктуры захвата рабской силы и вследствие этого постоянное перемещение ведущих центров рабовладельческих обществ, отсутствие в рабовладельческом обществе перспектив на будущее вследствие отсутствия такого класса, который мог бы взять на себя организацию производства на новых, прогрессивных началах, — все это приводило к перевернутой философии прогресса: блаженство могло быть найдено либо где-то далеко позади, в золотом веке, либо у нетронутых культурой варваров. Гораций пытается преодолеть этот пессимизм указанием на возможные блага быстротекущей жизни, но это преодоление куплено сомнительной ценой хрупкой хозяйственной автаркии, чувством относительной стабилизированности своего экономического положения. Сужение желаний и стремлений, искусство использовать будущее мгновение было, пожалуй, при этих условиях единственным, хотя временным и малонадежным, способом отвлечься и от пессимизма, и от проповеди бесстрастности и безразличия.

* * *

Основной и неотъемлемой заслугой Горация для римской поэзии является его мастерство в передаче латинскому языку «мелоса» греческой лирики VII—VI веков. Ему действительно удалось достигнуть настоящего звучания Архилоховых, Алкеевых, Сапфических строф на родном ему языке. Из более поздних эллинских поэтов только талантливый александриец Асклепиад повлиял на метрику Горация. Поэт прекрасно, может быть, даже чересчур самоуверенно сознавал значение того, что он первый

... Преложил песню Эолии В италийских ладах...

В своем знаменитом «poscimur» он сравнивает себя с Алкеем, хотя этот поэт был столь же лириком, как и страстным политиком, за что поплатился даже изгнанием, что было диаметрально противоположно проповедовавшемуся Горацием умению жить. Возможно даже, что известный рассказ Горация о своем бегстве во время филиппской битвы, будучи несомненно подлинным в самом факте, — в своем поэтическом оформлении, в частности в красочной детали о том, как поэт бросил свой щит, восходит к аналогичному стихотворению Алкея, сведения о котором сохранены (Геродотом, И это формальное родство с Алкеем дает Горацию повод гордо воскликнуть: