— В логике вам отказать нельзя, хотя то, что вы творите, бессмысленно. Ну, допустим, ты и даже все вы, — старик обвел взглядом подземелье, — поймете, что произошло двадцать или тридцать лет назад. Ну и что! Изменить вы ничего не в состоянии.
— Поняв, можно что-то делать. Искать средства, пытаться изменить…
— Вот вы поняли, давно поняли, что солнечные лучи убивают. Как вы это измените?
— Может, в изменим, когда будем знать причину. Почему они стали смертоносными? Ведь раньше они не убивали.
— Раньше не убивали, верно. Раньше были благодеянием. Благодаря им на земле появилась и расцвела жизнь.
— Ну так что же произошло?
— Этого, вероятно, никто из нас не знает и теперь уже но узнает никогда.
— А что ты думаешь об этом сам? Ты очень стар. Главная часть твоей жизни осталась там, за огненной чертой. Я готов поверить, что ты, как все, ничего не помнишь. Но разум твой еще жив и ты не можешь не думать о том, как все переменилось. И почему переменилось.
Старик сплел тонкие пальцы, подпер ими узкий, худой подбородок и долго молчал, устремив неподвижный взгляд в дальний угол подземелья, потом, словно очнувшись, резко дернул головой и заговорил:
— Твой вопрос свидетельствует о твоем уме — прости, я не знаю твоего имени.
— Мы зовем его Борода, — сказал Одноглазый. — Он единственный среди нас, у кого волосы растут на подбородке и на щеках.
— Единственный… Это интересно… — пробормотал старик, словно обращаясь к самому себе. — Так вот, Борода, продолжал он совсем другим голосом — отчетливым и твердым, я действительно думая об этом, и не раз. И если тебя интересуют мои мысли, охотно поделюсь ими с тобой. Я не знаю, чем я занимался раньше, до «огненной черты», как ты говоришь. Начав вторую жизнь под развалинами в долине, я нашел себе занятие, вероятно новое, но не менее интересное и важное для меня, — я стал изучать сны. Да-да, не удивляйтесь — сны. Свои сны, сны других людей, живущих рядом со мной. Я научился понимать сны, объяснять людям их значение. Если бы вы знали, какие иногда снятся интересные сны!
— Мне никогда ничего не снится, — сказал Борода.
— А я видел сон только раз, — добавил Одноглазый. — Мне приснилась женщина, злая и безобразная. Она преследовала меня, а я никак не мог убежать, и, когда она настигла меня, я проснулся…
— А потом ты долго болел, не правда ли? — спросил старик, внимательно глядя на Одноглазого.
— Верно. Как ты узнал?
— Такой сон — частый знак близкой болезни.
— А если снов нет? — спросил Борода.
— Сны есть всегда, просто ты их сразу забываешь, как я и другие забыли то, что было до «огненной черты».
— Ты, кажется, хотел рассказать нам, какие бывают сны. — Да… Вот однажды мне приснилось поле — зеленое поле, густо заросшее влажной травой и цветами. Было раннее утро, и я бежал по этому полю. Никто не преследовал меня. Просто мне было легко и весело. Я бежал по росистой траве, и надо мной плыли легкие розовые облака. А потом взошло солнце, но не смертоносное, а ласковое. Его лучи только согревали и сушили одежду, влажную от росы.
— И что же означал этот сон? — хрипло спросил Борода.
— Вероятно, только то, что когда-то давно, задолго до «огненной черты», я встречал солнечный рассвет на цветущем зеленом поле.
— А еще?
— Еще мне часто снится город. Большой город с очень высокими домами и узкими улицами. Нигде не видно развалин, а на перекрестках улиц кое-где маленькие площади и на них среди камня правильные ряды деревьев и цветы. Много ярких цветов. И между цветами бьют к небу струи прозрачной воды, ярко сверкающие в лучах солнца.
— А люди?
— Да, и люди. Множество людей. Они спешат куда-то, не обращая внимания на цветы, водяные струи и солнце.
— Значит, ты когда-то жил в таком городе?
— Вероятно. И, в отличие от других его обитателей, находил иногда время посмотреть вокруг.
— Поэтому теперь он является тебе в снах?
— Вероятно.
— Что же ты помнишь еще?
— Я не говорил, что помню. Это всего лишь сны.
— Которые ты умеешь толковать.
— Толковать — да. Но это не значит, что все так и было. — Я перестаю понимать тебя, отец, — нахмурился Борода. — Сон — лишь призрак, который возникает тут, — старик коснулся пальцами головы, — призрак воспоминаний или того, что живет в тебе и самому тебе неведомо. Может, это только мечты, а в действительности ничего не было.
— Но «огненная черта» была.
— В сущности, и этого мы точно не знаем. Что-то переменилось в мире, в котором мы жили. И все…
— Хочешь запутать меня?
— Нет. Это мои мысли. Ведь ты хотел знать их, не так ли?
— Тебя трудно понять.
— Это удел всех нас. Люди давно разучились понимать друг друга и даже самих себя. Вероятно, с этого и начались все несчастья.
— Значит, в том, что произошло, все-таки виноваты люди?
— Я не могу утверждать, но порой думаю так.
— Твои сны подсказывают такие мысли?
— Не только… Ты умеешь читать, Борода?
— Да, но я знаю мало книг. Книги — такая редкость. Они сгорели первыми. А те, что чудом сохранились, пошли на топливо для костров немного позднее. Люди хотели выжить любой ценой.
— Знаю. У себя в развалинах я собрал немного старых книг. В некоторых есть предсказания, что такое может произойти, если люди не одумаются.
— Предсказания?
— Да. Были люди, имевшие смелость предсказывать. Их называли фантастами.
— Расскажи об этих предсказаниях, отец.
— Это даже трудно назвать предсказаниями. В одной книге описано то, что случилось, так, словно автор видел все это.
— Но эта книга?
— Она написана очень давно, наверно, до моего рождения. — Значит, они знали?
— Некоторые, наверно, догадывались.
— Ты слышишь, Одноглазый?
— Слышу, но можно ли верить? Где эта книга?
— Она хранится в развалинах. Обещаю отдать ее вам, если освободите меня.
— Слушай, Ботс!
— Я не Ботс.
— Мы уже договорились, что ты Ботс. Мне нужна эта книга. Но кто поручится, что ты не обманешь?
— Ты должен мне поверить. У тебя нет иного выхода. В некоторых случаях люди должны верить друг другу, ибо неверие — это уже проигрыш. Я оставлю книгу в условленном месте между развалинами и вашей горой. Завтра ночью ты возьмешь ее.
— Хорошо. Я верю. С заходом солнца освободи его, Одноглазый. Пусть парни проводят его и условятся о месте, где он положит книгу. Я не буду больше утомлять тебя расспросами о снах, отец. Прощай. А пока отдохни у нас до наступления темноты.
— Что скажешь, Одноглазый? Ушел он?
— Нет. Он умер, Борода. Умер, не начав вспоминать.
— Ты… Ты посмел?
— Спокойно, Борода! Глупо было отпускать его так. Я хотел испытать его немного. Ведь я имел право. Я тоже исследователь, как мы все.
— Что ты наделал! Книга… Как достанем теперь его книгу?
— Книга могла оказаться такой же ложью, как и «президент Ботс». Он сказал, что его звали Стоб. Тот старик тоже обманул нас.
— Что ты наделал, Одноглазый!
— Только выполнил свою обязанность. Мы обязаны экспериментировать в поисках правды. Экспериментировать, а не верить на слово, как последнее время делаешь ты. Эксперимент оказался неудачным, вот и все. Еще один неудачный эксперимент. Но он последний, Борода.
— Последний?
— Да. Мы уходим. Все. Сегодня ночью. Я тебе говорил. Парни уже собрались. Решай, как ты? Но учти, теперь я командую…
— Он очень мучился?
— Кто?
— Ну, этот… Ботс или Стоб.
— Не очень. Эти случилось быстро. Он был слишком стар. Сразу начал бредить. Слова были бессмысленны. Впрочем, одна фраза показалась мне интересной, но он на успел закончить ее. Он вдруг вспомнил о тебе. Он решил, что ты обманывал его, обещая свободу.
— Проклятие!
— Он сказал: этот, с бородой, который обманул, он, пожалуй, мог бы… Солнце не очень страшно для него… Всего три ночи пути…
— Три ночи? Но куда?
— Не знаю. Это были последние слова. Больше я не разобрал ничего.
— Он бредил. Я такой же, как и все вы. Я вырос в подземельях и никогда на выходил на солнце.