Но Андрей молчал. Хмурился и молчал. А самой заводить разговор на такую тему она не могла. Просто не получалось себя пересилить. Даже не из гордости. Просто казалось, что сейчас это прозвучало бы нелогично, глупо и, может быть, даже жалко.
Наконец он взглянул на неё. Надо было что-то сказать. Пауза затягивалась уже до неприличия, а дурацкое волнение мешало мыслить чётко.
– В кадрах сказали, что вы отказались писать объяснительную…
Плевать ей было на объяснительную, но ведь надо с чего-то начать. А ещё очень хотелось назвать его на «ты», но язык не повернулся после двух недель намеренно холодного «выканья» и отчуждения. Всё же как это верно – сжигать мосты гораздо проще, чем наводить.
Он отвёл глаза, долго смотрел куда-то перед собой, будто собирался с мыслями. Потом снова повернулся и теперь во взгляде его явственно читались усталость и щемящая грусть.
Мелькнула мысль, что вот так смотрят, когда прощаются навсегда с тем, с кем не хотят расставаться, но расставание неизбежно. И сердце тотчас болезненно сжалось.
– Мне очень жаль, что у нас ничего не получилось, – произнёс он.
И внутри у неё всё оборвалось…
– Видимо, тогда всё вышло слишком спонтанно и стремительно. Мы не успели друг друга узнать, как всё рухнуло. С одной стороны, я понимаю тебя. Как ты можешь доверять мне, если не знаешь меня толком. И понимаю, как никто, как это трудно – переступить через свою гордость. А начинать отношения, ломая себя, – идея, конечно, так себе. Поэтому – да, я тебя прекрасно понимаю. Ну а с другой стороны, я так больше не могу. Ломиться в закрытые двери…
От его слов у неё оглушительно барабанила кровь в висках, в перепонках, в затылке. Барабанила так, что темнело перед глазами.
– Нам просто не повезло… – продолжал он. – Уж мне-то точно. Ходить сюда каждый день, знать, что ты рядом, но ничего у нас не будет… короче, только душу травить. Да и работа такая – не моё это, если честно… В общем, думаю, пора мне искать другие пути. Такие вот дела.
Он невесело вздохнул, откинулся на спинку стула и негромко хлопнул ладонями о столешницу.
– Ника как раз собирается куда-то в Карелию, зовёт с собой. Вот думаю – может, и правда с ней рвануть…
Елена молчала, только глядела на него во все глаза. Его слова ошарашили её настолько, что она и не знала, что сказать. А даже если бы и знала – вряд ли получилось. Горло вдруг перехватил спазм.
Он неторопливо поднялся, а у неё внутри забилась паника.
– Сейчас спущусь в кадры и напишу заявление. Я просто не хотел до того, пока с тобой не поговорю. Так что, Елена Эдуардовна, скоро вы от меня избавитесь, – невесело усмехнулся он. – Одна просьба: можно без этих двух недель отработки? Ну кому они нужны…
Потом посмотрел на неё пронзительно.
– И… ещё раз прости, что так тебя обидел.
Отвёл глаза. Взялся за спинку стула, на котором сидел, и медленно придвинул к столу.
Паника стремительно набирала обороты. Кровь уже не просто колотилась, она, казалось, вот-вот разорвёт вены, артерии, виски. И в унисон этой неистовой дроби стучала мысль: сейчас он уйдёт. Он сейчас уйдёт! Уйдёт!
– Но я… – вырвался у неё какой-то жалкий хрип. Спазм никак не отпускал горло.
Он приостановился, обернулся на неё.
– Я не хочу, – выдавила она с трудом, пытаясь сглотнуть подступивший ком.
Несколько бесконечно долгих секунд он не двигался, просто смотрел на неё в упор, сверху вниз, прожигая взглядом насквозь. И в тёмных глазах его столько всего бурлило и боролось! Отчаяние, боль, страх, надежда, острая тоска…
– Я не хочу, – повторила она тихо.
Он вновь отодвинул стул и присел. Не отрывая жгучего взгляда, спросил:
– Чего ты не хочешь, Лена?
– Чтобы ты уходил… Я не хочу, чтобы ты уходил.
Паника, которая скручивала её внутренности и сжимала горло, не давая толком говорить и даже дышать, тут вдруг прорвалась наружу слезами, крупной дрожью, невысказанными словами. А может, это и не только паника, но ещё и боль, которую приходилось так долго держать в себе, душить, загонять вглубь. А теперь Елена никак не могла остановиться и повторяла, повторяла:
– Я не хочу, чтобы ты уходил… я не хочу, чтобы ты уходил… я не хочу, чтобы ты уходил…
Она сильно зажмурила веки, но горячие крупные слёзы всё равно струились по щекам. Плечи вздрагивали, грудь часто вздымалась. А слова её звучали всё громче и надрывистее и, наверное, скоро бы перешли в крик, но вдруг она почувствовала, как он так легко, так запросто поднял её из кресла, прижал к себе, крепко стиснул в объятьях. Он что-то говорил, целовал лицо, губы, успокаивал. Позже поил водой. И снова обнимал. И опять что-то приговаривал.