Это поначалу сбивало с толку Гиля,- он привык считать, что вокруг нас есть только различные поля и вещество. Эти две формы материи казались Гилю исчерпывающими- хотя в своих статьях он не раз декларировал принцип бесконечного разнообразия материи. Поначалу он даже подумал, что чуткие приборы Зара регистрируют обычные вариации среды,- скажем, электромагнитные колебания или перепады атмосферного давления. Однако Зар надежно, изолировал свои фенометры от возможных помех. Кроме того, на Гиля убедительно подействовала одна исключительно важная особенность опытов Зара: он использовал фенометры совершенно разных, классов, получая на них одинаковые результаты. Это качественно повышало надежность исследования.
Потоки информации катят над нами свои волны. И вот в их невидимую глубину Зар впервые опустил свои приборы! Эти потоки ученый образно называл Праной. Древнее слово дышало поэзией. Ведь так наши пращуры называли то зиждительное начало, которое делает Космос вечно цветущим и светозарным. Прана - в излучениях звезд, Прана - в энергии зерна, Прана - во взлете мысли. Это она полнила колос дикого манника; это она ширила охват мощного древа; это она вела осенних птиц по верному курсу. Как не преклониться перед нею! И в честь невидимой Праны слагались прекрасные гимны.
Прана казалась непознаваемой. Неисповедимым образом она входила в человека,- и покидала его с последним вдохом. Люди находили на планете благодатные места, щедро источающие Прану,- там возникали первые поселения, положившие начало молодой ноосфере. Люди давно ощутили: добрые дела и чувства словно притягивают Прану, тогда как зло несет пустоту и холод. Поэтому понятия Добра и Праны были нераздельны для сознания древних,- они познали на опыте: созидание красоты удерживает Прану, не дает ей распыляться зазря. Поэтому так много среди наших предков художников и поэтов. Они замыкали Прану в ритмическом кольце строфЫ)- и она циркулировала там столетиями как живоносная кровь. Они концентрировали Прану в своей живописи,- и она неиссякаемо струилась в сердца удивленных потомков.
Так было в пору раннего детства человечества. Но подростковый возраст принес другое. Человек впервые вооружился скальпелем,- и вся природа превратилась в грандиозную препараторскую: человек расчленял, разрывал, распарывал. Зачастую это делалось с немыслимой прежде жестокостью,одержимые жаждой познания, люди были нетерпеливы и не останавливались ни перед чем в достижении цели. Чего же они искали? Тайну Жизни- тайну Праны. Раньше она открывалась им в простом наитии,- человек мог легко вжиться в образ птицы или дерева, чтобы понять их изнутри. Память о легкости этих перевоплощений сохранилась в мифах. Но подросток перестает доверять наитию,- и это вне суда, ибо это закономерно. Подросток хочет тайное тайных подержать в руках, но до сокровенного нужно добраться, докопаться. И вот живая птица становится для подростка механической игрушкой,-он разбирает ее на части, постигая анатомическую целесообразность; потом с изумлением открывает гармонию клетки; наконец, он видит цепочки генов!-дальше идут уже молекулы, потом атомы. И что же? Тайна живого остается скрытой за семью печатями!
И подросток приходит в отчаянье. Но тщательно скрывает это, маскируясь под безунывного бодряка. Он говорит: нет никакой тайны, нет никакой праны! Все сводится к комбинации элементов, к игре случайностей. Организм- та же машина: взаимодействие частей лежит в основе ее жизнедеятельности. Взаимодействие - и больше ничего! Только поэту может почудиться мираж, именуемый прапой,-но это фикция, иллюзия. Целое вполне равно сумме своих частей!-организм разлагается на части без всякого остатка. А коли так, то искусственный синтез организма не является проблемой!
И вот подросток берется за изготовление гомункулусов, големов, роботов. Как увлеченно он замешивает глину! Как тщательно размешивает биохимические растворы! С какой любовью собирает электронные схемы! Но его преследуют неудачи: машины отказываются быть живыми,- словно рок судил им являться на свет мертворожденными.
Однако Гиль, болезненно переживавший все эти неудачи, не терял надежд на то, что чисто механическими способами удастся воссоздать живое. Он вдохновил своих учеников на постройку Генератора Случайностей, который, по его мнению, мог моделировать эволюционный процесс. Генератор производил грандиозное впечатление: это было механическое чрево, в котором должна спонтанно зародиться жизнь. Но чрево оставалось бесплодным.
Пучки энергии, разогнанные в спиральном ускорителе с пятикилометровым радиусом, бомбардировали мертвое вещество; мощные электрические заряды, воспроизводя грозы палеозоя, пытались взбодрить спящую материю; жесткие излучения пронизали ее насквозь, но вызывали только деструкцию и распад.
Гиль привез с собой в пансионат последний том с результатами, полученными на Генераторе Случайностей.
В них фактически не было ничего обнадеживающего,иногда возникали довольно сложные молекулы, но никаких признаков способности к самовоспроизведению у них не было.
Во время одной из совместных прогулок Гиль решил обсудить с Заром неудачи своих учеников. Он вдруг ощутил странную потребность в диалоге! Это было подобно чувству голода,- Гиль резко осознал, что у него до сих пор не было подлинного научного общения: он с неколебимой уверенностью произносил свой монолог, а ему послушно вторили его идейные двойники. И это неизбежно вело к духовному истощению! Гиль почувствовал, что был и остается очень одиноким человеком,- хотя его окружали многочисленные ученики и поклонники. Гиль думал о том, что полноценное общение не исключает столкновения мнений,- друг должен не только соглашаться, но и оспаривать: в живом движении тез и антитез раскрывается полнота истины. Гиль понял - и это было внезапно как озарение: та наука, которой он так верно служил, была односторонней, монологической. Потому и зрение ее было однобоким: она видела лишь одну грань истины, со всей добросовестностью исследуя эту грань.
Гиля обуревали сомнения. Его душа уподобилась маятнику, колеблющемуся с невероятно большой частотой,- Гиль то был готов пересмотреть в корне свое кредо, то вновь утверждался в мысли, что Син и Зар находятся в плену красивых заблуждений. Зар сразу заметил это переменчивое состояние Гиля, его спасительную потребность в собеседнике нового типа,- и со всей доброжелательностью ответил ему.
Стоял ясный день,- с прозрачными окоёмами, с морозцем. Лед на озере был как стекло,- сквозь него виднелись чуткие плотичьи стайки. Усевшись на прибрежных камнях, Зар и Гиль наблюдали за ними.
Разговор зашел о сущности живого. Гиль сказал, что надеется получить крупные средства,- и тогда на более мощном Генераторе Случайностей можно будет осуществить биосинтез. Правда, говорил он об этом с толикой сомнения,- и Зар сразу же уловил неуверенность Гиля.
- Вы знаете, что я ценю гилозоизм[ Учение о всеобщей одушевленности материи. ] древних философов,- сказал Зар.- Для них вся материя была живой, ощущающей. В этом есть зерно истины, ибо с организованностью мы встречаемся на всех уровнях бытия. Для гилозоиста превращение глины в живую материю было чемто очень естественным. Ведь камень уже таил в себе зачатки живого. Гилозоизм очень поэтичен,-одушевление природы в поэзии идет от него. Космос, построенный из органических тканей!- в этом видении мира есть непреходящая красота.
- А почему вы, собственно, заговорили о гилозоизме?- удивленно спросил Гиль. Зар ответил с доброй улыбкой:-А для того, чтобы вы лучше поняли себя. С гилозоизмом вас формально сближает одно: уверенность в том, что синтез живого - задача принципиально разрешимая. Различие между камнем и растением для обоих концепций не слишком существенно. Но меня сейчас больше интересуют ваши расхождения с гилозоистами: если они одухотворяли все стихии, то вы - уж извините за откровенность- омертвляете живое. По существу весь Космос для вас мертв,- организмы суть сложные машины: значит, они не представляют исключения, ибо машины мертвы.