На одной из таких смолокурен третий год работал Иов Ментик — совсем еще молодой парень из дальней деревни. Неделями пропадал он в грозной пуще, а если и приходил домой, к своему вечно злющему зажиточному папаше, то затем только, чтобы отдать получку и хоть мало-мальски отпарить смолу в отцовской бане. Проведя дома ночь, он взваливал на спину торбу с салом, хлебом, крупой и, с ног до головы одетый в чистое, почти новое, но всегда домотканое, брел потихоньку, как ни в чем не бывало, к своим печам и котлам.
За три года стал Иов молчун молчуном. И на работе даже. Крикнут ему что-нибудь, а он повернет голову, швыряет в печь смоляки и молчит, весь в поту: некогда, мол, нужно отцу деньги зарабатывать на новый коровник. Никто и не заговаривал с ним: что поделаешь, такой уж человек. И дома, бывало, — принесет получку, отдаст отцу свои медяки и молча глядит, как тот их пересчитывает.
— Что так мало? — спросит отец. — Прошлый раз больше было на пятак.
— Охо-хо! — вздохнет Иов и вдруг скажет: — В баньку бы... Шел — об этом только и думал. Разве не топили баню, тятя?
— Я спрашиваю, почему пятака не хватает? — повышал голос отец.
— Охо-хо! — вздыхал Иов. — Баньку бы истопить...
Напарившись вдоволь, он выпивал кувшин кислого хлебного квасу и заваливался спать — на все сутки. Храпел так, что соседи диву давались: не каждый горазд выводить носом такие рулады. Изредка, по праздникам, отец наливал ему стопку сивухи. В такие минуты Иов весь сиял от благодарности. Он выпивал, низко кланялся отцу и, схватив кость, жадно принимался закусывать.
Однажды подвыпивший отец — он как раз пришел со свадьбы — ни за что ни про что крепко отлупцевал сына под горячую руку, и Иов, вместо того чтоб спать да лакомиться квасом, почти целые сутки просидел в одиночестве на гумне. Ночь была жаркая, душная, летняя, и Иов, покинув с темнотой свое убежище, сидел в коноплянике и вздыхал. Вдруг он услышал шаги: кто-то ходил возле гумна. Он прислушался: нет, это не отец, да отец давно уже и спит, пьяный. Шаги были торопливые, чужие.
«Вор!» — сразу смекнул парень. Он подхватил на меже огромный, пуда на три, валун, взял его под мышку и осторожно, чтоб не шуметь, пошел вдоль конопли. Конопля была вровень с крышей гумна. Иов дошел до угла и стал ждать, сжимая ладонями свое грозное оружие. Шаги приближались. Иов поднял камень над собой, готовый опустить его на голову вора. Шаги еще ближе, из-за угла показалось плечо, потом шея с бусами, потом — лицо в венчике кос, и Иов чуть не обомлел от ужаса: перед ним стояла женщина. Однако он поборол страх, размахнулся, целясь привидению в голову, да вовремя спохватился, потому что женщина вдруг произнесла:
— Иов, это ты?
И он узнал молодую вдову, невестку соседа Апанаса — Авдулю. Иов опустил камень, но не сразу отбросил его — все еще одолевало сомнение. Да кроме того, ходили слухи, что Авдуля знается с нечистой силой: по ночам закручивает лошадям хвосты и выпивает у коров молоко. Стоять с ней одному в глухом месте, среди зарослей конопли, далеко от дворов, было страшно, но и камнем бить не годилось. Иов, как ни донимали его духота и страх, все же сообразил, что ему делать: он отшвырнул камень, вырвал на полосе ладный снопок конопли и, прижав левой рукой Авдулину голову к своему боку, стал охаживать ее коноплей, совсем так, как недавно его самого охаживал отец вожжами.
— Ты, дьявол, еще тут ходишь да нечистиков водишь! — приговаривал он. — Чур меня, чур меня! Недаром Лысуха молока не дает! А это, выходит, ты тут крутишься...
Он бил ее, пока молодайка совсем не обвяла и не упала к его ногам. Тогда он понял, что теперь она, пожалуй, никакого зла ему не причинит, остановился и вытер рукавом рубахи пот с лица. У его ног, уткнувшись головой в колени, сидела женщина. Она обиженно плакала. Ее плечи, голова с заплетенными косами то и дело вздрагивали. Слышались всхлипыванья, жалостные вздохи. Сильно пахло коноплей и горькой полынью, что густо росла вдоль самой стены гумна. Попискивали мыши в мякине за стеной. Перепелки в поле жаловались, что никак не могут заснуть. Со всех сторон подступала дурманящая духота, ленивая дрема. У стены, как ни странно, сидела и плакала самая настоящая женщина, к тому же знакомая — Авдуля, красивая вдова, которой завидовали все девчата на селе. И сам собою исчез страх и забылись все рассказы про нее. Иову стало стыдно, что обидел ее. Он присел, наклонился, заглянул ей в лицо, но она быстро закрыла лицо руками и еще жалостнее заплакала.