Главное, решила, нужно, чтобы ни о чем не догадалась мать, и Вадим пусть ничего не знает. Еще девчата, подруги по цеху. Ох, если они проведают!.. Ну, да откуда им было догадаться?.. Вадиму не сказала ничего, а он ходил, смеялся, смотрел на нее восхищенно. Раз как-то весело заметил:
— Ох, Валькин, — так он ее забавно называл: «Валькин», — выглядеть ты стала!.. Хоть по улицам с тобой не ходи, — мужики засматриваются.
Не выдержала тогда, обхватила его голову, изо всех сил прижала к груди, чтобы не увидел выступивших у нее слез. Вадим высвободился, взял за руки и, отстранившись, удивленно спросил:
— Ты что это?
— Ничего, — сказала. — Люблю!.. — и снова притянула к себе.
С тех пор он посматривал на нее со скрытой тревогой. Может быть, о чем-то догадывался, а возможно, она его удивляла той горячей лаской, что внезапно обрушила на него.
А на фабрике ничего. Работала не хуже прежнего. Юлия Федоровна, как и раньше, ставила ее в пример, обещала, что вот-вот повысит разряд. До разряда ли ей было! Выплакаться бы перед кем-нибудь вволю, спросить, что же делать.
И вдруг поняла: только он, один-единственный, может ее понять и утешить.
Не могла больше скрывать от него, самого родного на свете. Решилась.
Такой был тихий, задумчивый вечер. Окно на улицу раскрыто настежь. Откуда-то слышалась музыка. Хорошая музыка, немного грустная.
Он пришел без плаща и без кепки. Ходил по комнате. Что-то ему не сиделось на месте. Предложила чаю. Махнул рукой.
— Что ты, какой тут чай! Пиво надо сегодня пить. Хочешь, пойдем? Может, в бар попадем, посидим.
— Не хочу пива, — сказала она. — И вообще ничего не хочу.
— Ты чего это, Валь?
Уловила в голосе его настороженность. Может быть, уже и стал догадываться, а не расспрашивал, потому что сам боялся узнать. Наверное так, решил — раз она ничего не говорит, и допытываться не надо. Минуту еще постоял, потом сел рядом на диван, взял ее руку.
— Ну, что ты?..
Сидели какое-то время молча. Вадим напряженно ждал. Валя наклонила голову. Не отпуская его руки, полушепотом проговорила:
— Все, Вадим. Случилось со мной… Попалась я…
Почувствовала, как дрогнула его рука и замерла. Тихо, словно не понимал, о чем шла речь, спросил:
— Как попалась?.. Про что ты?
— Про то. Сам знаешь.
Молчал, не отбирая руки. Валя уже не сжимала его ладони. Как-то неожиданно для себя просто сказала:
— Ну, а как же иначе? На что было надеяться?
— Да ведь не говорила ты. Ничего не было.
— Не было. Теперь есть.
— Точно знаешь?
Кивнула головой.
— Врачи определили, — сказала она.
— Твоя мама знает?
Подняла на него взгляд и увидела. Пропал румянец на щеках, и той милой улыбки не было. Валя дважды решительно мотнула головой:
— Нет. И не узнает.
Он, хоть и не хотел того показать, обрадовался. Ему просто, лишь бы никто не узнал. И все-таки спросила:
— Что будем делать, Вадим?
Пожал плечами, не сразу ответил:
— Как что? Сама знаешь.
— Знаю, — не поднимая головы, ответила Валя и добавила: — Боюсь.
— Ну, чего бояться. Теперь все законно, и медицина как положено.
Удивило, как он спокоен. Но нет, он не был спокоен. Словно потерявшись, продолжал:
— Ты не думай, Валюшка, я… Молодые же мы еще очень. Рано.
А в нее будто вдруг вселился дух противоречия. Захотелось досадить ему. Взяла и сказала:
— Бывают и моложе.
Вадим опустил голову. Молчал. Потом тихо проговорил:
— Мои против будут. Стеной встанут. Я уж это знаю.
— Твои? Кто — твои?
Вздохнул:
— Родители, понятно.
Видела она, как ему нелегко было о том говорить, отлично видела, но обида на Вадима брала свое.
— Мама с папой? — натянуто рассмеялась Валя. — А что нам до них? Мы сами взрослые.
— Конечно, — кивнул он. — А где жить будем? У вас одна комната.
— А как другие живут?
— Не знаю. Разве я думал. Мне еще учиться…
— А мне?
Он растерянно молчал. Она не унималась:
— А мне ничего не надо, да?
Он продолжал молчать. Сидел, опустив голову, и тогда она с вызовом бросила:
— А если я ничего не стану делать? Будь как будет.
Негромко выдавил из себя:
— Твое дело. Что я могу…
Вот теперь, кажется, она готова была разрыдаться, но сдержалась и только воскликнула:
— Значит, все я одна? Я, только я?.. И думать должна была раньше я, и мучиться теперь одной, и жизнь свою погубить, так, да?!
— Ну почему, почему ты так?..