Поезд мчится меж гор. Скоро, скоро Братислава. Воспоминания о днях, проведенных в ней, волнами наплывают на меня.
После Первого мая, после приказа по войскам о взятии столицы фашистского рейха мы ждали вести об окончании войны. Ждали с нетерпением, на какое были только способны солдаты и командиры, проведшие на фронте по четыре года, пришедшие сюда, в незнакомую славянскую страну, от стен Сталинграда. Наступление наших войск было столь стремительным, что о городах и местечках, взятых нашим же фронтом, мы узнавали из приказов, переданных по радио Москвой. И от орудийных залпов родины сотрясался трофейный приемник.
Седьмого мая вечером — это я хорошо помню — возвращались мы в Братиславу противоположным берегом Дуная. Ездили в часть, расположенную по ту его сторону. Наша маленькая машина уже шла по городу, когда я заметил, что на улицах творится что-то необычное. Люди толпами стояли на перекрестках, размахивали руками, что-то кричали, обнимали друг друга, пели. Звонили колокола. На площади в центре Братиславы мы увидели людей, качавших советского офицера. Над толпой взлетал в воздух молоденький лейтенант. Свернули на улицу, где располагалась наша часть. Навстречу солдаты. Остановили машину.
— Товарищ капитан, товарищ капитан! Война кончилась. Слышали?
Я выскочил из машины.
— Откуда знаете?.. Кто объявил?
— Да как же!.. Вон колокола бьют, все цивильные навеселе.
Несколько словаков подошли к нам? Вид у них был радостный и возбужденный до крайности. Один держал бутылку вина.
— Нех жие Советский зваз!.. Войне конец!
— То правда, правда, пан капитан, вот.
Мне протянули побывавший уже в руках экстренный выпуск местной газеты.
Несмотря на слабые познания в словацком, я сумел разобрать информацию, набранную крупным шрифтом. Там было сказано, что под Гамбургом гитлеровский фельдмаршал Иодль подписал акт о капитуляции немецкой армии и что при этом присутствовал наш представитель — советский генерал такой-то.
Информация была плохо понятной. Уж очень странно. Почему под Гамбургом… Да и фамилия нашего генерала была незнакомой. Я вернул газету притихшим словакам. Солдатам сказал:
— Это неофициальное сообщение, товарищи, подождем радио.
Возле дома, где находился штаб, встретил меня мой тогдашний сосед пан Новак, к которому меньше всего подходило слово «пан». Невысокий ухоженный старичок, пенсионер-столяр, ничего не скопивший за всю свою трудовую жизнь, обычно он, деликатно постучавшись, приходил ко мне по вечерам, пил пиво, жаловался на ревматизм и ругательски поносил Гитлера.
— Ах, собака, ах, собака! — расстраивался пан Новак и стучал по столу жилистым кулаком.
Потом за ним приходила жена, строгая, еще нестарая женщина, и, извинившись за мужа, уводила домой разошедшегося столяра. На прощание пан Новак снимал и надевал поношенную шляпу, кланялся и благодарил:
— Вельми, вельми дякую…
В тот день он, едва ли не танцуя на своих ревматических ногах, встретил меня у нашего дома.
— Ура, пан капитан, конец войны!
Пришлось разочаровать и соседа. Пан Новак все понял, сперва было даже немного расстроился, но потом заявил:
— Правильно. Нужно верить Москве. Я верю только Москве!
А Москва о конце войны ничего не говорила. В одиннадцать тридцать по московскому времени, как всегда, передавали известия. Сначала сводка, потом сообщения по Советскому Союзу. Мы молча разошлись из штаба по своим квартирам. Никаких сообщений об окончании войны и капитуляции немцев.
Не было сообщений о том и на следующий день — восьмого. Война в Чехословакии продолжалась. Меня вызвали для получения нового приказа в штаб бригады, располагавшийся севернее Братиславы. В окнах домиков, где разместились отделы, были выставлены приемники.
— С утра ждем сообщений из Москвы. Ничего нет, — говорили штабные.
Домой в Братиславу я вернулся поздно. И опять около полуночи, собравшись у приемника, мы напряженно вслушивались в голос Москвы, ожидая счастливой вести. И снова ее не услышали. Хорошо знакомый голос диктора называл немецкие города и чешские местечки. Перечислял трофеи наших войск и номера разбитых немецких полков — война еще шла рядом с Братиславой.
И наши саперы дрались, сопровождая пехоту, и каждый день, вместе со сведениями о продвижении вперед, в штаб доставлялась сводка о потерях, об убитых и раненых.
Ночью меня разбудил настойчивый звонок. Привычный к неожиданным подъемам, я набросил китель и пошел отворять дверь. За ней стоял наш помпотех старший лейтенант Бучин, из-за его широкой спины выглядывали двое штабных писарей. Круглое лицо техника, возбужденное и раскрасневшееся, сияло счастьем. Большой, нескладный, он ввалился в переднюю с бутылками шампанского, которые, как дрова, держал в охапке.