Дом на бывшей Спасской улице я отыскал сразу же, в день приезда. Теперь со стороны улицы Дрелевского он был закрыт высоким многоквартирным зданием. Но красно-кирпичный двухэтажный дом оставался нисколько не измененным. В Кирове не было бомбежки, и звон разбитого стекла слышался лишь в ветреные дни. Кто знает, может быть, и стекла в окнах остались теми, которыми я любовался в морозные дни, когда покрывались они узором сказочного белого леса. Я дышал на густые его ветви и, протерев глазок, смотрел на заснеженный двор, когда в лютый холод меня не пускали на улицу. Мне бывало завидно. Мой приятель из флигеля Колька Захваткин носился по двору, какой бы ни стоял мороз. По-собачьи болтались уши его не завязанной меховой шапки.
В верхнем этаже флигеля, в небольшой квартирке, жил со своей женой папин давнишний знакомый Иван Михайлович — мой крестный отец, как о том было написано в метрике, выданной Иркутской лютеранской церковью.
Иван Михайлович — замечательный тульский механик, умелец-самоучка — приехал в Вятку вслед за нами. В Иркутске он служил под началом отца в обсерватории и вот потянулся за ним в Вятку, чтобы работать вместе. Это был располагающий к себе человек с моржовыми усами, пахнувшими крепким табаком. Над низкой оттоманкой во второй комнате их квартиры висел ковер с изображением псовой охоты. Иван Михайлович был заядлый охотник. Поверх ковра висели притягивающие мой взгляд два ружья с дулами вороненой стали: двустволка и совсем удивительное, в три ствола. Ходить на охоту в Вятке было недалеко. Леса — бесконечные, населенные разным зверьем — находились едва ли в трех-четырех верстах от города.
Когда я поднимался по узенькой лестнице к Ивану Михайловичу, на площадке меня всегда, приветливо виляя похожим на гриву хвостом, встречал медно-красный сеттер Ада. Я любил гладить ее теплую волосатую спину и повторял перенятую у отца песенку:
С тех пор имя «Ада» у меня всегда объединяется с запахом табака в усах Ивана Михайловича и с рыжим добрым сеттером.
Пока жили мы на Спасской, в большом доме на улице Маркса шел ремонт.
Здание это со стрельчатыми окнами возводилось земской управой для фабрики учебных пособий, но пришла война, и строительство замедлилось. В 1916 году директором фабрики был назначен отец, но его мечтам о новом, удобном для производства пособий помещении удалось сбыться не сразу.
Еще только завершилось строительство фабрики, еще далеко было до отделки помещений, как новое здание (было это в 1919 году) занял армейский эвакопункт. Хозяином его стало командование 3-й армии.
Эвакопункт пробыл здесь не дольше трех месяцев, оставив здание в антисанитарном состоянии.
С большим трудом отцу удалось снова наладить работы по строительству и ремонту. Но тут пришел час, над городом нависла угроза быть занятым белыми. Взяв Пермь, адмирал Колчак наступал дальше на запад.
Шли тревожные дни. Положение в городе было напряженным. По-разному собирались в Вятке встретить омского правителя. Кто готовился уйти в подполье, чтобы продолжать борьбу, кто ждал белых со страхом, кто — с тайной надеждой на месть и восстановление былых порядков.
Сражаясь с войсками Колчака, город обороняла 3-я армия. Полчища сибирского диктатора уже приближались к подступам Вятки. Меж тем множество горожан не пряталось по домам. На просторной ярмарочной площади у громады собора, выстроенного сосланным при Николае I в Вятку даровитым архитектором Витбергом, поднялся аэростат. К баллону — «колбасе» — была приделана корзина, придерживаемая с земли канатом. Из корзины, как воздухоплаватель в XIX веке, человек смотрел в бинокль на вятские дали, стараясь увидеть, как обстоят дела на фронте: далеко ли красные и где находятся колчаковские части. Внизу сообщений из гондолы ждала задравшая головы вверх огромная, сбежавшаяся на площадь толпа зевак.
Моя молодая, бесстрашная нянька не отставала от событий.
Отправившись со мной гулять, она, скорее всего без ведома мамы, потащила меня на площадь. Нянька поднимала меня ввысь на своих крепких руках и требовала: «Гляди, гляди…» — будто я мог что-то увидеть кроме висящего в небе аэростата.