Все так же круто поднимается вверх улица Герцена, но глубоко под покрывшим ее асфальтом покоятся сточные канавы. По весне сверху с горы по ним бурно бежали ручьи талого снега. Мы опускали в канаву выструганные из досочек кораблики. Вода их мгновенно подхватывала и стремительно уносила вниз по улице. Кидаясь во весь дух вслед корабликам, мы едва успевали за своим самодельным флотом.
Фабричное здание теперь разрослось, соединившись с соседними каменными домами. Двери со стрельчатым порталом, через которые я бегал тысячи раз, плотно закрыты. Нынче вход на фабрику за углом, с улицы Герцена. Но пусть затворены старые парадные двери, я сквозь них вижу марши лестницы на второй этаж и коридоры, ведущие в цехи и контору.
Были дни, я бегал в это здание, когда его уже покинули военные, но до начала работы фабрики еще оставалось время. Тогда в гулких пустых помещениях стучали молотки и визжали рубанки. Здесь громко переговаривались плотники, а на крыше, где орудовали кровельщики, гремело железо. Во двор выносили и со страшным скрежетом сбрасывали в кучу лома длиннющие корыта помятых умывальников из позеленевшей меди. Мало-помалу дом обретал обновленный, чистый вид.
Настал день, и мы перебрались в квартиру при фабрике. Мы — мальчики, все четверо, вместе с нянькой — поместились в большой комнате с выбеленными стенами. Занавесей на окнах не нашлось, и всю нашу жизнь можно было наблюдать с улицы. Но наблюдать ее было некому — дома напротив были малы и, кроме белого потолка нашей комнаты, увидеть из них ничего бы не удалось.
Вчетвером мы находились недолго. Вскоре комнату разделили перегородкой, через которую слышался даже скрип пера, когда кто-то из старших братьев готовил уроки. Мы, младшие, с Агафоновной жили в узком, как поставленный на ребро огромный спичечный коробок, помещении.
А производство учебных пособий в новом здании уже началось. Против окон с другой стороны квартиры, на втором этаже, завертелись токарные станки. И сейчас в ушах моих стоит дружное шлепанье трансмиссионных ремней. Я слышу их шум и чувствую, как вибрирует пол от их работы. Я ощущаю теплый запах металлической стружки: змеино извиваясь, она сползает на пол и укладывается там радужной кудрявой горкой.
За стеклами решетчатой стенки, на краю цеха, находится Иван Михайлович. Конторку его я обхожу стороной. Он может отправить меня домой, хотя человек он очень добрый. А рабочим?! Им, кажется, даже нравится, когда я стою рядом и смотрю, как из грубой черной болванки вырисовывается сияющая замысловатая деталь какого-то прибора. Так на втором этаже. А снизу в том же крыле истерический вой пилы, нарезающей из досок бруски и плоские деревянные пластины. Пол тут белый от толстого слоя опилок, и ходить по нему мягко, как по песку.
Появляться в токарном и здесь, в деревообделочном, мне запрещено. А ну я из любопытства суну куда-нибудь руку? Мысль эта приводила маму в дрожь. Какая может случиться беда! Но я, улучив момент, когда нянька занималась маленьким Димкой, а мама думала, что я гуляю во дворе, забегал в мастерские.
Интерес к машинам и к тому, что на них делается, у меня был столь велик, что думалось — профессия инженера мне предопределена.
В деле расширения производства учебных пособий, которые все больше поступали из Вятки в школы страны, была немалая заслуга отца.
Физик-теоретик по образованию, он, в силу своей энергичной натуры, не любил кабинетной работы, хотя и в молодые годы уже имел серьезные печатные труды. Тяга к созидательной деятельности привела его в Вятку, где все было нужно начинать чуть ли не с самого начала. В двадцатом году он бился за новое здание, по праву должное принадлежать фабрике.
Неожиданные препятствия выявились в том, что начальство армейского тыла вознамерилось снова занять помещение, как только ремонт здания подошел к концу.
Но не так был прост мой отец, чтобы отступать от своих намерений, тем более в год, когда над молодой Советской землей забрезжил долгожданный мир. Узнав о планах армейских интендантов, он принял свои контрмеры.
На производство учебных пособий работало множество вятских крестьян-кустарей. К ним-то, через своих помощников, и обратился в решающий час мой отец.
В нужный день в город — происходило это ранней зимой — съехалось великое множество крестьянских подвод. Невысокие мохнатые лошаденки «вятки» были впряжены в широкие розвальни. На розвальни и грузились детали различных станков из разбросанных в дальних краях города мастерских, принадлежащих предприятию, которым руководил отец.