Припомнилось — на Сиваш приезжал командующий фронтом. В плащ-палатке, прикрывающей генеральские погоны, прошелся по уже застланной части моста. Постоял на краю ее и поглядел на едва видимый в туманной дымке крымский берег. Потом некоторое время смотрел, как, стоя в воде на зеленом ребристом, будто окаменевшая зыбь, дне, орудовали топорами саперы, заделывая очередную пробитую немцами брешь. Командующий спросил о чем-то солдат. Выслушав их, кивнул, повернулся и, сопровождаемый другими генералами, пошел к машине.
Те, кто был при этом поближе к его «виллису», слышали, как, подозвав к себе одного из генералов, командующий велел ему, чтобы саперам на переправе удвоили порцию полагавшейся для согревания водки. Потом, перекинув ногу через борт машины и приказав генералу-интенданту остановиться здесь, устроился рядом с водителем. При этом маленький «виллис» осел на рессоры и чуть наклонился вбок под тяжестью грузной фигуры командующего. Приехавший с ним генерал поместился сзади. Другой вытянулся возле своей машины. Командующий козырнул ему покрасневшей на ветру рукой, и «виллис», помчавшись, вскоре потерялся в белой от инея, неприютной, ровной, как блин на сковороде, степи.
После приезда командующего, о чем весть мгновенно разнеслась по берегам Сиваша, ожидали — теперь начнется долгожданное наступление. Но прошла неделя, за ней вторая… Немцы обстреливали и бомбили переправу. Саперы делали свое дело. Наступление не началось.
Вслед за Ниной Сергеевной поднялся покурить наверх и я.
Стоя на бруствере щели, вырытой вблизи блиндажа оперативников, лейтенант Звонцова дотягивала папиросу. Недокуренная пачка «Беломорканала» всегда теснилась в кармане ее шинели вместе с исчерканным коробком спичек. Всякий раз, когда Нина Сергеевна вынимала эти папиросы, голубой, отпечатанный на плохой бумаге рисунок, наверное, напоминал ей последние счастливые дни мира.
Я знал ее историю.
За несколько лет до войны она — чертежник-конструктор одного из оборонных проектных бюро — вышла замуж за майора инженерных войск. Это был второй брак Звонцовой, пережившей до того огорчительное замужество с каким-то моряком и поклявшейся больше ни с кем не связывать свою жизнь. Но клятва была нарушена, а Нина Сергеевна с новым мужем была счастлива. В начале войны его назначили преподавателем в военное училище, передислоцированное на Волгу. Неоднократные рапорты майора с просьбой направить его на фронт в конце концов возымели действие. Зимой сорок второго года супруги Звонцовы уже были на Дону, где формировалась инженерная бригада. Нине Сергеевне присвоили лейтенантское звание. В штабе, начальником которого был ее муж, она нашла своим знаниям должное применение.
В январе сорок третьего года подполковник Звонцов погиб во время бомбежки по дороге в оперативную группу, которую возглавлял на передовой. Вместе с товарищами по штабу Нина Сергеевна похоронила его в городе Котельниково, на пути наступления. Ей предложили, если захочет, перейти в другую часть или уехать в военный тыл. Она осталась на прежнем месте. Все мы поражались мужеству, с каким эта хрупкая женщина переживала утрату, лишь заметили, что много стала курить. Впрочем, мы не видели ее ночных слез. Не знали, как, стиснув зубы, она молчала, когда хотелось по-бабьи голосить.
Глаза мои понемногу привыкли к темноте. Я увидел, как Звонцова затянулась последней, самой вкусной затяжкой. Затеплился и тут же стал затухать догоревший табак. Нина Сергеевна по-мальчишески швырнула окурок на землю. Она подождала меня, и спустились мы вместе.
Пока наверху курили свои папиросы, в блиндаже оперативников произошли следующие события: Голубовский закончил диктовать сводку и, связавшись с островом, выяснил, что ночной немецкий обстрел был зряшным и переправы не повредил. Кроме того, позвонили из «Розы», как по коду шифровался армейский штаб. Подполковник Угрюмцев передал телефонограмму, что задержится там до утра. Майор Голубовский оставался до завтра старшим. Окончательно согревшийся Саша и ожил, и повеселел, вздыхая лишь о том, что снова придется идти на холод.
— Задержись до утра. Поспишь на столе, — предложил Голубовский.
Я замечал, когда он оставался за Угрюмцева, то любил показывать широту натуры. Побыть старшим он страсть как любил.
— А что, это мысль! — обрадовался Саша. — Я и сидя тут подремлю, а с рассветом к себе.
— Как раз к бомбежке и успеете, — заметил Лютиков.
— А-а-а, — Саша махнул рукой. Он давно записался в фаталисты и заявил, что от пули, если такая ему предназначена, все равно не укрыться.