С самого начала революции, еще февральской, отец был выбран в Иркутские советы солдатским депутатом и играл в них активную роль. Знаю теперь и другое — а то именно, что скрывалось от нас в детстве, да и не только в детстве, особенно тщательно и что служило причиной молчания отца насчет всего, что касалось его прошлого: в 1918 году, когда началась гражданская война и в партию большевиков стали записывать солдат целыми полками, он протестовал против такого решения, считая этот агитационно-тактический ход демагогическим и верным путем к разложению высокой идейности партии. В результате разногласий с другими руководителями иркутской организации был арестован, а выйдя из тюрьмы, вышел и из партии. Вышел и навсегда замолчал об этой стороне своей жизни, видимо, главной для его молодости.
Демобилизовавшись из армии, отец стал служить в одном из бесчисленных и только что образовавшихся Союзов кооперации, думаю, также по принципиальным соображениям. Мое знакомство с рассказами Ивана Катаева убеждает, что в те годы можно было придавать и этой форме общественной организации некий высший смысл — как переходной ступени к новым социальным отношениям.
«Востсибкрайсоюз» — это трудное слово я знала с самого раннего детства. Это была папина работа и означало непонятное слово многое: и долгие папины отъезды из Москвы куда-то на Енисей, в Красноярск, и дальше, в Иркутск, и чудо его внезапных возвращений, и прелесть вятских деревянных игрушек, которые он покупал мне по дороге, и запах копченой нельмы, которую он привозил. Но задолго до всего этого была командировка в обратном направлении: он поехал из Иркутска в Москву по делам службы, кажется в первый раз в Москву, но гражданская война отрезала его от Сибири и решила его судьбу.
Прежде всего, как водится, в Москве его арестовали как возможного колчаковского шпиона. Опасность случайного ареста усугублялась тем, что при обыске у него нашли старый партийный билет: он хранил его и порвав с партией. А к этому времени прошел по стране общий обмен партийных билетов. К счастью, в старом астраханском билете 1904 года писалось просто «член РСДРП» и не было ни маленького «б», ни маленького «м». Это обстоятельство помогло отцу оправдаться. Он объяснил свое положение тем, что якобы порвал с меньшевиками и еще не решился примкнуть к большевикам (хотя на самом деле все обстояло иначе). В то время еще допускались такие тонкости, и отец был выпущен из тюрьмы.
Как внушителен, однако, был урок, если обо всех обстоятельствах ареста и освобождения отца я узнала у матери только в 1975 (!) году, уже приступив к этим запискам и проверяя для них некоторые сведения!
С детства и до смерти отец прожил в бедности. Но род его занятий и природный вкус развили в нем любовь к первоклассным вещам, будь то добротная ткань или красиво изданная книга. Судьба скупо его наделяла ими, но тем лучше он умел их выбирать, ценить и беречь. И при более чем скромных возможностях как умел он сделать к случаю хороший подарок! Широкоформатный с золотым тиснением «Маугли» с рисунками Ватагина на именины, «Легенды об Уленшпигеле» в черно-глянцевом супере — на день рождения (и это при книжном голоде 30-х годов!), дивные замшевые туфли горохового цвета на высоком каблуке — в военной скудости и разорении весны 1943 года — к моему девятнадцатилетию, солидная кожаная сумка — в 1945 году под победные салюты… Один Бог знает, каких стараний, экономии и предусмотрительности стоили ему эти подарки.
С тем же вкусом выбирал он себе в 1920 году в пустой Москве жилье.
Я всегда предпочитал экономить на чем-нибудь другом, но жить в хорошем доме и хорошем районе, — говорил он, рассказывая о своих молодых странствиях. Позднее выбора не было, никогда уже не представлялось, и более двадцати лет он жил в темной конуре без дневного света и без уборной, хотя и на Кропоткинской. Но это уже была только милость судьбы, а не выбор.
Москва двадцатого года была еще пуста, но квартировладельцев уже «уплотняли», а они пытались найти приемлемый выход из положения. Дочь одного бывшего домовладельца предложила одинокому приятному молодому человеку занять одну из небольших комнат в их обширной пятикомнатной квартире. Так образовывались первые «коммунальные» квартиры — не изученное еще явление быта России XX века. А оно стоит того и социально, и психологически.