Выбрать главу

Я опустил глаза. Что можно было ответить этой женщине? Ни я, ни она не знали тогда, что в конце концов наша авиация на московском стратегическом направлении в начале декабря 1941 года завоюет господство в воздухе. За время боев 1941-1942 годов на подступах к Москве и под Москвой она уничтожит 1300 немецких самолетов, что из 8000 вражеских самолетов, участвовавших в налетах на Москву, к городу прорвется менее трех процентов. И наша группа, отвлекавшая самолеты противника на ложные объекты, тоже явится частью сил, не пропустивших 97 из каждых 100 фашистских бомбардировщиков, несших на советскую столицу смертоносный груз.

...Голодный и продрогший вышел я из столовой. Дождь хлестал по мостовой. Порывистый ветер гнал на город все усиливающуюся грозу. Вслед за ней с запада продолжала свое наступление война.

Под покровом ночи

Налеты вражеской авиации с каждым днем становились все более ожесточенными и массированными. Наша группа продолжала отвлечение гитлеровских бомбардировщиков. В этом деле пока что был определенный успех. Но теперь-то я хорошо знал, что успех этот был далеко не полным. Меня неотступно преследовал скорбный взгляд женщины-москвички. И поэтому приказ активизировать действие нашей группы вызвал какое-то облегчение, хотя напряженная работа буквально валила с ног.

До сих пор группа Карпенко действовала вне зон воздушных боев. Своими атаками на ложные объекты мы сбивали вражеские бомбардировщики с курса на Москву, и в этих операциях наши летчики оставались в относительной безопасности: за сравнительной дальностью баз ночные бомбардировщики противника пока что следовали без прикрытия истребителей.

К концу июля подготовка к новым операциям развернулась полным ходом. Да и после боевых вылетов экипажи работали вместе с техниками возле самолетов. Менялось их оснащение. Начались ночные тренировки, отрабатывалось патрулирование самолетов-осветителей вместе с истребителями московской зоны противовоздушной обороны. Лишь на третью ночь непрестанных тренировок "слетки" с истребителями дали удовлетворительный результат.

И в ночь на 1 августа началось...

Высота - 5 тысяч метров, полет в установленном квадрате. Самолет летит в сплошной темноте, над которой светят равнодушные ко всему земному звезды. Фосфорически мерцают стрелки и приборы циферблатов. Холодно...

Внизу плотно прикрытая тьмой земля. Справа, вверху, километрах в четырех ходит звено "лаггов" - наших истребителей.

Кажется, что, забыв про войну, земля уснула накрепко, с головой укрывшись одеялом. И вдруг покров этот как бы приоткрылся. Его разорвала снизу золотисто-красная вспышка. Появилось и стало быстро разрастаться пламя. Что-то мелькнуло на фоне огня. Как бы самопроизвольно нацеливаю машину на этот внезапно возникший в ночи пламенный экран.

Теперь с ритмической последовательностью по нему заскользили тени, пересекающие наш курс чуть пониже. У них хищные, удлиненные, как у акулы, тела. "Дорнье"! Три... Девять... Растянутый строй фашистских ночных бомбардировщиков выходит на боевой курс.

Нацеливаюсь на строй "дорнье". Вот уж отчетливо вырисовывается черный силуэт вражеского ведущего.

На черном экране неба появляется разноцветная цепочка смертоносных огоньков. Вслед за ней на "дорнье" сваливается истребитель нашего патруля. И исчезает... Длиннотелая "акула", перевалившись на крыло, пронизывает темноту ярким языком пламени. Он проваливается вниз и сливается с бушующим на земле пожаром.

Минут десять продолжается эта смертельная светопляска. Четыре машины потеряли в эту ночь фашисты в Зоне нашего патрулирования.

Темные августовские ночи. Военная опасность притушила все световые точки в Подмосковье. Труден полет в этой тьме. Глазу не за что зацепиться. Наш экипаж послан проверить маскировку объектов в районе Малоярославца.

Маскировка была отличной. Подтвердив ее по радио, мы развернулись и пошли на базу. Вот прошли столько раз точно отсчитанные минуты, а своего аэродрома все нет и нет...

Земля черна и пустынна. Никаких сигналов не видно. С ужасающей скоростью бегут секунды, приближающие нас к опаснейшей зоне зенитной защиты столицы.

- Штурман!

- Ничего не понимаю,- доносят до меня наушники его голос.

Холодный пот выступает на лбу: потеря ориентировки! Послушные навыкам руки, опережая мысль, выполняют свою работу. Машина, как бы споткнувшись обо что-то, уходит в вираж. Непосредственная опасность остается позади. Но впереди не лучше: территория, захваченная врагом.

И тогда на какое-то мгновение вспыхивают будто знакомые очертания посадочных сигналов аэродрома.

- Запасной! - радостно кричит штурман.

Иду на посадку. Что такое? Навстречу планирующему самолету несется неистовая россыпь зенитно-пулеметных трасс. Приняли за вражеский самолет!..

Вновь взмываем. Курс на северо-восток. Высота 5 тысяч метров. Где мы? Над своей или чужой землей? С тревогой посматриваю то на все еще не светлеющий на востоке горизонт, то на циферблат часов и стрелку бензиномера, неотвратимо продвигающуюся к роковому нулю. И так полтора долгих, как вечность, часа. Наконец тьма нехотя стала отступать перед первыми проблесками рассвета. Внизу лениво сверкнул плавный изгиб Оки. "Спокойно! Снижаться рано: внизу еще темно",- подсказывает мысль.

Проходит еще десять минут. Поперек реки обозначились ниточки железнодорожных путей. Ориентируемся по карте. Конечно же, это мост возле Серпухова! Послушная рулям машина ныряет вниз. Моторы работают на малых оборотах, поглощая последние капли бензина. Наконец навстречу поднимается небольшая зеленая лужайка, резко ограниченная слева рекой, а по другой стороне подлеском. Направляю машину прямо на прибрежную кромку. Самолет с трудом замедляет бег, успев все-таки застекленным носом слегка раздвинуть кроны молодых березок.

Устало откидываюсь на спинку. Закрываю глаза и проваливаюсь в тяжелый сон. Не знаю, сколько он длился, но проснулся я от очень знакомого голоса. Возле самолета стоит "эмка", а около нее - полковник. Приглядываюсь, Да это же наш батя! Полковник М. И. Кузин был любимым нашим воспитателем еще в Ейской школе морских летчиков, а теперь возглавляет район авиационного базирования. Быстро выбираюсь из кабины, и через минуту я в его объятиях...

В крутом переплете

9 августа вечером командующий Московской зоной ПВО генерал-майор Михаил Степанович Громадин поставил нашему экипажу задачу: провести воздушную разведку промышленных и военных объектов Москвы и ее окраин, чтобы по материалам аэрофотосъемки определить надежность их маскировки. Экипаж был тщательно проинструктирован. Точно определена высота пролета над столицей - 3 тысячи метров. Зенитчики и истребители получили соответствующее оповещение. Все было сделано, чтобы полет прошел безопасно.

Но на следующий день все планы были нарушены. 3 августовские дни нередкими были дневные налеты разведчиков противника, не брезговавших беспорядочной бомбардировкой городских кварталов. Поэтому ПВО столицы находилась в полной боевой готовности.

Прошло четыре минуты, как позади остались Люберцы, и в тот самый момент, когда самолет лег на курс плановой аэрофотосъемки, стрелок-радист доложил:

Из центра города батарея зенитной артиллерии открыла огонь. Сзади внизу видно большое количество разрывов...

Покачиваю крыльями. Штурман выпускает две зеленые ракеты. Однако сигнал "Я - свой самолет",- тонет в набегающих на курс разрывах снарядов. Лишь две минуты удается удерживать заданные скорость, курс и высоту. Затем приходится прибегнуть к противозенитному маневру. Опасность быть сбитым своими же зенитчиками угрожающе нарастает. Прямо над нами - смертоносное облако разорвавшегося по курсу снаряда крупного калибра. Огонь все более уплотняется. Машину начинает бросать из стороны в сторону. Штурман нервно докладывает:

- Вижу до сорока разрывов... Появились пробоины в фюзеляже и в плоскостях...

- Повторить сигнал "Я - свой самолет",- приказываю и бросаю машину в крутое пикирование.