"23 июня 1942 года. Мои дорогие! Пишу с берегов Дона. Здесь сейчас идет жаркая битва. Но вы не беспокойтесь: наши ребята дают перцу фашистам! У нас все за одного и один за всех. Полк наш Краснознаменный, у него богатое прошлое, Люди здесь боевые, хорошие. Между прочим, много земляков с Украины. Я сделаю все, чтобы заслужить доверие ребят. Выдастся свободное время, напишу подробнее. Пройдут суровые дни, и никто нас никогда не разлучит. Наша победа принесет всем советским людям спокойную жизнь. Я часто смотрю на фотографию моей дочурки и целую ее. Она всегда летает со мной и бьет фашистов. Она меня выручает в боях. Целую вас, мои милые. Ваш Михаил..."
"17 сентября 1942 года. Дорогая моя, любимая. Сегодня у нас пасмурно. Моросит мелкий осенний дождь. Дует юго-западный ветер. Это ветер с Украины, с наших родных мест. О многом он мне напоминает. О детстве, о работе на полях, в шахте. Напоминает о нашей первой осени в Вознесенске, о нашей комсомольской юности. Как мы старались друг для друга. Ты тогда была еще совсем девчонка. Кое-чему я тебя учил и у тебя учился. Мы много с тобой трудились, вырастили дочь, помогали нашим братьям и сестрам. И вот нагрянула война - жестокая, кровавая. Если бы ты знала, как я ненавижу фашистов! Ведь они посягнули на самое священное - свободу и счастье нашей Родины, на нашу с Тобой жизнь... Каждый раз, когда я поднимаюсь в воздух, с каким-то особым злым азартом иду в атаку, сбрасываю бомбы, веду огонь по фашистским стервятникам. Каждая пораженная цель доставляет мне истинную радость. Со мной сейчас в экипаже штурман Славин, ты его не знаешь. И Павлов - хороший парень, стрелок-радист. У него ястребиные глаза, изворотлив, как кошка, стреляет метко, по-снайперски. С такими не пропадешь.
Фашисты сейчас под Сталинградом и Воронежем. Они рвутся вперед. Но сколько их полегло уже на нашей земле! А поляжет еще больше. У нас хватит сил, чтобы проучить их.
Здесь со мной человек семь из того полка, где я раньше служил. Старые ветераны, хорошие ребята! Они почти все тебя знают. Крепко вас целую и обнимаю. Мы победим и увидимся обязательно. Боритесь, работайте! Михаил."
"29 ноября 1942 года. Вы слушаете радио, мои дорогие? Оно сообщает о наших победах под Сталинградом. Как это хорошо, как это поднимает настроение. Хочется сделать еще больше для победы! Напишите, почему так долго нет от вас писем? Целую вас. Миша."
После долгих ожиданий Михаил Антонович, теперь уже майор, получил письмо из дома. Быстро вскрыв конверт, стал читать. Побледнел. Провел рукой по лбу, протянул письмо друзьям:
- Читайте!
Письмо читали вслух:
"Я долго не решалась сообщить тебе об этом,- писала жена Кривцова.Фашисты расстреляли пять моих сестер и дядю Пашу. А на фронте погибли племянники - Денис и Михаил. Я пишу об этом, и слезы текут из глаз. Столько горя, столько горя! Где найдешь силы, чтобы перенести это? Не хотели волновать тебя, дорогой, но поверь, когда я делюсь с тобой, мне становится легче..."
Поздним вечером этого же дня Кривцов повел группу бомбардировщиков на выполнение ответственного боевого задания. Приказ был краток: ночным экипажам немедленно подняться в воздух. Засечена вражеская танковая колонна. Ее необходимо уничтожить.
В кильватерной колонне боевые машины пересекли линию фронта. Открыли огонь первые вражеские зенитки. Впереди показался лес. На одной из его полян была замечена танковая колонна врага... Где она сейчас? Сброшены светящиеся авиационные бомбы. Теперь все как на ладони. Проходит минута, другая, вот они - танки!
Майор Кривцов произвел первый заход - бомбы упали чуть правее. Штурман сделал поправку. Еще заход, и бомбы точно легли в квадрате, где скопилось до трех десятков вражеских танков. Дым окутал землю. Один за другим подходили к этому месту экипажи пикирующих бомбардировщиков, много раз содрогалась земля от сильных взрывов.
В разгар атаки появились в воздухе фашистские истребители. Два "Ме-109" зашли в хвост самолета ведущего. Экипаж Кривцова упредил удар вражеских истребителей метким огнем: был уничтожен один истребитель. Но в тот же момент самолет командира полка атаковали с двух сторон другие "мессеры". Майор почувствовал в кабине запах гари, пытался изменить направление полета, но было поздно... Казалось, нет такой силы, которая мог'ла бы спасти экипаж. Однако в нескольких метрах от земли ценой невероятных усилий командиру удалось вырвать машину из крутого пикирования и приземлить ее на фюзеляж...
Кривцов открыл глаза. Неподалеку шумел лес. Кружилась голова, было трудно дышать, во рту была кровь... Огляделся - штурман и стрелок-радист были убиты. Превозмогая сильную боль, майор встал на ноги. Забрал документы, личное оружие боевых друзей и побрел в сторону леса.
Шел долго, часто останавливался, присаживался отдохнуть. Вокруг ни души, словно все вымерло. В высокой ржи однотонно трещали кузнечики. Где-то вдалеке слышались орудийные раскаты, с шоссейной дороги доносились автоматные очереди.
На рассвете майор приполз к дому на самой окраине незнакомого села. Внимательно осмотрел улицу и окрестные дороги - фашистов не видно. Осторожно постучал в окно. Вначале заскрипел засов, а потом медленно открылась дверь. Перед ним стояла женщина средних лет.
- Я свой... Советский.
- Да разве теперь узнаешь, кто свой, а кто чужой...
Женщина подошла к Кривцову, внимательно всмотрелась в его лицо, глаза. Только теперь заметила она кровь на гимнастерке. Положила руку майора на свое плечо:
- Держись покрепче...
И они вошли в дом. Кривцов рассказал о случившемся, о гибели штурмана и стрелка-радиста. Женщина перевязала раны, быстро накрыла на стол:
- Вот тебе молоко, хлеб, картошка. Ешь, не стесняйся. А я сейчас сбегаю, тут рядышком... Через час пришла.
- Твоих товарищей похоронят на рассвете, как полагается. Видишь вон тот лесок? Там наши партизаны. И муж мой там. За два последних дня ты уже третий... Двоих туда переправила и за тобой скоро приедут. Потерпи маленько...
Не прошло и недели, как майор уже был на Большой земле. Его сразу же отправили в госпиталь. Осмотрев Кривцова, дежурный врач коротко произнес:
- Немедленно в операционную!
Ранение оказалось тяжелым. Пуля прошла насквозь через левое легкое, на волосок от сердца.
В те дни он писал домой:
"15 ноября 1943 года. Здравствуйте, родные!.. Нахожусь в госпитале, но вы не волнуйтесь. Пустяк, опасного ничего нет. Через дней пятнадцать буду снова летать и бить фашистов. Они сейчас судорожно цепляются за каждый метр приволжской земли, но все равно не удержаться. Выскребем всех до одного..."
"4 декабря 1943 года. Мои дорогие!.. Еще несколько дней мне придется провести в госпитале. Жду, не дождусь дня, когда снова смогу летать. Ведь у меня особые счеты с фашистами: буду бить их нещадно.
Стеллочка, твое письмо с рисунками получил. Горжусь, что ты отличница. Обещаю тебе так же отлично бить фрицев. Привет твоим товарищам. Целую тебя и маму. Ваш Миша."
Три месяца провел Михаил Антонович в полевом госпитале. Потом его решили отправить для дальнейшего лечения в глубокий тыл. Узнав об этом, майор ночью тайно ушел из госпиталя, оставив записку врачам: "Вы вернули мне здоровье. Спасибо большое за это. Теперь сил у меня достаточно, чтобы бить врага. Простите - времени лечиться больше нет. Сами знаете, война!" Он вернулся в родной полк. Здесь его ждали две награды за прошлые боевые дела - ордена Красного Знамени и Отечественной войны I степени.
И снова для Кривцова начались полеты во вражеский тыл, бомбардировка танковых колонн и артиллерийских батарей, эшелонов и переправ. Полк, возглавляемый Кривцовым, появлялся в самых горячих местах, там, где наносились основные удары по врагу. Он громил гитлеровцев под Курском и Севском, Злынкой и Новозыбковом, Гомелем и Речицей. На станции Злынка прямым попаданием бомб был взорван крупный склад боеприпасов. На аэродроме под Новозыбковом сожгли двенадцать тяжелых немецких бомбардировщиков. Под Орлем разбомбили несколько железнодорожных эшелонов.