Человек бескорыстной, благородной натуры, Уточкин умел радоваться успехам других авиаторов — пусть даже своих соперников на состязаниях. Хроникер описывает сценку:
«Напряженное лицо Уточкина, следящего за полетом Ефимова в ветреную погоду, озаряется улыбкой: „В-вот эт-то п-полет. В-вот м-молодчина!“»
Первые пилоты бесстрашно садились в свои хрупкие, державшиеся больше на честном слове, «этажерки». Однако нелегко, очень нелегко давалась человеку высота. Пьянящее чувство победы над воздушным океаном, боль первых утрат…
«Искусство летания по воздуху сделало колоссальные успехи, — писал журнал „Воздухоплаватель“, — но эти успехи куплены дорогой ценой человеческих жизней. С начала 1908 года по 1 января 1912 года пало жертвами идеи воздухоплавания 112 человек».
1908 год открыл печальный счет жертвам авиации — погиб американец Селтфридж. В 1909 году разбились трое, и среди них один из пионеров динамического летания француз капитан Фербер. Осенью 1910 года погиб первый русский летчик…
Уверенные, смелые полеты капитана Мациевича на Всероссийском празднике воздухоплавания понравились петербуржцам. 24 сентября публика не торопилась домой, узнав, что Лев Макарович изъявил желание полететь сверх программы. Уже вечереет, а зрители ждут. На их лицах, в их глазах — та доброжелательность, то искреннее восхищение, с которыми в концертном зале ждут полюбившегося деятеля искусств. И вот Мациевич подходит к своему «Фарману», улыбается, легким кивком приветствует трибуны. Несколько мгновений, и биплан в воздухе. Действия пилота быстры и четки, он легко набирает высоту. Триста метров. Четыреста, пятьсот…
Внезапно по трибунам прокатывается встревоженный гул. Тысячи людей схватываются с мест. Аэроплан покачнулся и стал резко снижаться.
— Что он делает?! — воскликнул Уточкин, стоящий рядом с Ефимовым.
Ефимов в не меньшем недоумении. На какое-то мгновение пилоту удается остановить снижение, выровнять аппарат. Но тут произошло нечто ужасное: аэроплан разрушился в воздухе. Опередив его обломки, упал на землю авиатор…
Толпа бросилась к погибшему. Гул перекрыт отчаянным криком жены Льва Мациевича. Лишь несколько минут назад он, полный сил, оптимизма, творческих планов, ласково обнимал жену, улыбался тысячам доброжелательных зрителей. А теперь…
Немало повидавшие на своем веку, не раз и сами глядевшие в глаза смерти, Уточкин и Ефимов буквально подавлены происшедшим. Какие замечательные замыслы вынашивал этот одаренный человек, как много еще пользы он мог бы принести отечеству!
Немногим более года назад Лев Макарович Мациевич выступил в военно-морском кружке с докладом «О типе морского аэроплана», который мог бы взлететь с палубы Военного судна и в случае необходимости садиться на воду. Талантливый инженер, пилот, изобретатель, он работал над проектом морского аэроплана, создал приспособление, обеспечивающее летчику безопасность в случае вынужденной посадки на воду.
…Как сообщила комиссия по установлению причин авиакатастрофы, на высоте 400 метров лопнула одна из диагональных растяжек крыльев перед двигателем, конец проволоки попал в пропеллер. Пилота толчком сбросило с сиденья, и он упал на землю… После этого летчикам вменялось в обязанность привязываться к своим сиденьям ремнями.
Трагедия на аэроплане глубоко потрясла писателя Леонида Андреева. Он часто бывал в эти сентябрьские дни здесь, жадно вглядывался в летящие аэропланы, говорил, что и сам страстно хочет летать, да нельзя — больное сердце… Сын писателя Андрей Андреев в воспоминаниях приводит высказывание отца об авиаторах:
«Какое удивительное отношение и к жизни, и к смерти — античное! Я с радостью думаю об их отваге, о свежести их голов, которые „не кружатся“, о крепости их сердец. И, глядя на авиаторов, я думаю, что человечество вовсе не вырождалось за долгие века культуры, не стало дряблым и мягкотелым, как думают многие, как и сам склонен был думать».[56]
В своей повести «Надсмертное» (журнал «Современный мир», 1914 год, № 1) Леонид Андреев рассказал о летчике Пушкареве, прототипом которого стал Лев Макарович Мациевич. Писатель попытался проникнуть в духовный мир своего героя, постичь его мысли и чувства:
«…не терпел с самого детства ни улиц, ни тропинок, ни самых широких дорог, где наследственно предначертан путь — как в извилинах мозга стоит, застывши, умершая чужая мысль. Здесь же (в небе. — Прим. авт.) не было наезженных путей, и в вольном беге божественно свободной познала себя воля, сама окрылилась широкими крылами. Теперь он и его крылатая машина были одно, и руки его были такими же твердыми и как будто нетелесными, как и дерево рулевого колеса, на котором они лежали, с которыми соединились в железном союзе единой направляющей воли. И если переливалась живая кровь в горячих венах рук, то переливалась она и в дереве, и в железе; на концах крыльев были его нервы, тянулись до последней точки, и концом своих крыльев осязал он сладкую свежесть стремящегося воздуха, трепетание солнечных лучей. Он хотел лететь вправо — и вправо летела машина; хотел он влево, вниз или вверх — и вновь вниз или вверх летела машина; и он даже не мог бы сказать, как это делается им: просто делалось так, как он хотел».