Вернувшись в Одессу, Уточкин обратился к генерал-инспектору воздухоплавания и авиации великому князю Александру Михайловичу с письмом, где просил об аудиенции «для изложения доктрин, которые можно приложить для использования неба в военных целях». Подпись: «От авиатора Сергея Уточкина. Одесса, улица Гоголя, 14, кв. 12».[72] Ответа на письмо не последовало.
Осень 1915 года. Снова недуг отступил, возвратилась прежняя ясность в мыслях, былая энергия. Авиатор в Петрограде пытается устроиться на авиационном заводе. Пусть он не будет летать, но хочет быть полезным отчизне. Ему отказывают… Новая душевная рана… О последних днях Сергея Исаевича рассказывает его друг драматический актер А. Г. Алексеев:
«Я встретил его на Невском. Он был еще более порывист, еще сильнее возбужден. Мысли догоняли и перегоняли одна другую. Вдруг он закричал, заулюлюкал и побежал вперед… Потом остановился, сел на извозчика… потер лоб рукой, соскочил… пошел обратно, мне навстречу, пристально, как-то подозрительно всмотрелся в меня, узнав, радостно улыбнулся и заговорил о моем спектакле. Говорил спокойно, весело, иронично, но когда я неосторожно спросил его о полетах, он без всякого перехода заспорил с кем-то, страстно, злобно, и забормотал, забормотал… Быстрей… быстрей… быстрей… И пошел-побежал вперед, смешался с толпой, исчез… Страшно и больно мне стало: значит, довели, доконали его завистники, бюрократы, конкуренты, все те, с кем этот человек, рисковавший не раз жизнью, не умел разговаривать…»
Уточкина поместили в петроградскую психиатрическую больницу. О том, какой «заботой» был он там окружен, можно судить по записке, посланной им брату Леониду:
«Ленька! Добейся свидания со мной и заберешь меня отсюда немедленно, куда хочешь. Я простудился, еда ужасная, постель — без брома спать невозможно. Каждое мгновение — страдание. Еще и голод.
Сергей».
«Мне кажется, — писал А. Г. Алексеев, — что именно теперь, когда этот бесстрашный человек забыт друзьями, встречен равнодушием покровителей и лукаво-вежливым молчанием врагов, теперь нам всем, кто порывается в высоту, к небу, необходимо было бы сплотиться и прийти на помощь Уточкину. Ведь в самом деле он, Ефимов и двое других шли первыми в неизвестные небесные просторы, расчищая путь будущему могучему флоту России. Подумайте только: человек сжег кровь своего сердца и сок своих нервов ради будущего наших детей».
Уточкину помогли, но не власть имущие, не банкиры, а моряки, рабочие, студенты. Он вышел из больницы… Один из петроградских журналистов посетил его за полтора месяца до смерти. Увидев гостя, Сергей Исаевич обрадовался.
— Я спасен, — сказал он.
Но в чем было спасение?.. Хозяин квартиры в доме № 2 в Свечном переулке грозился выгнать бедняка-жильца. Уточкин говорил репортеру о своем искреннем желании поработать на пользу родины, о том, как обращался к владельцам авиационных заводов Лебедеву, Слюсаренко, Щетинину, побывал у петроградского городского головы графа Толстого, но всюду встретил холодный отказ.
— А между тем я был готов работать надсмотрщиком, рабочим, — рассказывал Сергей Исаевич. — Наверно, клеймо безумца умрет вместе со мной и никакими доказательствами я не реабилитирую себя. Вот на днях, чтобы доказать Слюсаренко, что я еще умею летать, я выполнил на аэродроме полет продолжительностью 12 минут. Поднялся нормально и так же нормально сел…
Увидев вполне уверенный полет Уточкина на «Фармане-XXII», доброжелатели стали утешать, что его непременно возьмут на летную службу… Наконец Сергея Исаевича после тщательного медицинского обследования зачислили в автомобильно-авиационную дружину с присвоением воинского звания прапорщика.
Но подняться в небо соколу больше не удалось… Суровой выдалась тогда петроградская зима. Плохо одетый, истощенный, Уточкин простудился, заболел воспалением легких. 31 декабря 1915 года он скончался в больнице от кровоизлияния в мозг. Его похоронили с надлежащими почестями на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, в центре столицы.