В своей речи в Петербурге весной 1910 года на открытии Отдела воздушного флота, вошедшего в состав Особого комитета,[73] «высочайший шеф русской авиации» великий князь Александр Михайлович безапелляционно провозгласил свое «кредо», которое стало еще одним ярким образцом политической недальновидности царского правительства:
«Пуще всего Комитету не следует увлекаться мыслью создания воздушного флота в России по планам наших изобретателей и непременно из русских материалов… Комитет нисколько не обязан тратить бешеные деньги на всякие фантазии только потому, что эти фантазии родились в России. Трудами братьев Райт, Сантос-Дюмона, Блерио, Фармана, Вуазена и других аэропланы доведены в настоящее время до возможного при нынешнем состоянии техники совершенства. И Комитету лишь остается воспользоваться этими готовыми результатами».[74]
В подобных условиях ни о каких мало-мальски серьезных ассигнованиях правительства на нужды строительства воздушного флота не могло идти и речи. Правда, время от времени проводились сборы частных пожертвований. Но вот что писала газета «Ревельские известия» в своем номере от 24 мая 1914 года об одной из таких кампаний:
«В С.-Петербурге 12 мая на воздушный флот собрана ничтожная сумма 33 тысячи рублей. В канцелярии Министерства Двора было пожертвовано 59 копеек, а в Военном министерстве 3 рубля 44 копейки (дворник Военного министерства пожертвовал один рубль)…»
К этому, как говорится, ни добавить, ни убавить.
Те же предприниматели, которые решили заняться самолетостроением, выпускали аэропланы зарубежных образцов, с недоверием относились к исследованиям русских ученых. Их заботили лишь прибыли, а не усовершенствование конструкций, разработка отечественных машин. Вот характерный пример.
«Как-то летчики Россинский и Габер-Влынский, работавшие испытателями на заводе фирмы „Дукс“, предложили ее владельцу Ю. А. Меллеру улучшить несовершенную конструкцию выпускавшихся самолетов типа „Фарман“ и „Ньюпор“. И услышали в ответ:
— Менять технологический процесс… Нет, на это я не могу пойти. Это разорит меня.
— Но мы улучшим качество своих аэропланов.
— Ну, это еще неизвестно. Это ваши теоретические соображения.
— Плюс расчет, — говорили испытатели.
— Бросьте вы это модное выражение. Будете ссылаться на „теоретические основы воздухоплавания“, которыми пичкает студентов профессор Жуковский. Но мы-то с вами, слава богу, не студенты. А самолет не машина, его рассчитать нельзя…».[75]
Создание отечественной авиации являлось насущной задачей, но официальная Россия оставалась глухой к этим призывам.
Сотрудники расчетно-испытательного бюро Московского технического училища подали в Отдел воздушного флота докладную записку, обосновывающую жизненную важность создания в России конструкторского бюро и опытного самолетостроительного завода. Ответ: «Отказать».
Профессор Жуковский представил на рассмотрение царскому правительству законопроект об открытии в Москве и Новочеркасске авиационных институтов. Совет министров на заседании 28 декабря 1909 года нашел это предложение «нецелесообразным». На протоколе — пометка Николая II: «Согласен. 5 февраля 1910 года».
На глухую стену непонимания и равнодушия натыкался творец ранцевого парашюта Глеб Евгеньевич Котельников. На докладе группы генералов, просивших обязательного оснащения каждого военного авиатора парашютом, великий князь Александр Михайлович ничтоже сумняшеся «начертал»: «Парашют вообще в авиации — вещь вредная, так как летчики при малейшей опасности, грозящей им со стороны неприятеля, будут спасаться на парашютах, предоставляя самолеты гибели». Но вот началась первая мировая война, и царское правительство вынуждено было платить золотом французской фирме «Жюкмес» за парашюты, схема устройства которых заимствована у Котельникова, но значительно ухудшена…
73
Особый комитет был создан после поражения царизма в русско-японской войне для контроля за расходованием пожертвованных средств, собиравшихся в стране на восстановление военно-морского флота.