Однако утром все выглядит по-другому, даже незаасфальтированные улицы приобретают некое грубое очарование. Они находят попутку до границы и вместе проходят малавийские формальности. Потом пересекают длинный мост над заросшим руслом реки, ведущий к пограничному посту на другой стороне.
Только теперь он начинает по-настоящему размышлять о том, что может случиться. Хоть он и сказал беспечно, что, мол, посмотрим, впустят ли меня в страну, всерьез ему в голову не приходило, что могут и не впустить. А вот теперь, когда небольшое скопление похожих на сараи строений и граница становятся все ближе, а гомон голосов в дальнем конце дороги — все слышнее, он начинает ощущать, как покалывает ладони от смутного предчувствия, что все может получиться не так, как он надеялся. И действительно, когда они входят в первый деревянный сарай, маленький щеголь за стойкой ставит штампы в паспорта Кристиана, Жерома и Алис, но его рука с печатью внезапно замирает над его паспортом.
— Где ваша виза?
— Я не знал, что нужна виза.
— Нужна! — Вот и все. Паспорт захлопывается и возвращается ему.
— Что я могу предпринять?
Коротышка пожимает плечами. Он ладно скроен, опрятен, чист, его лицо безупречно выбрито.
— Вы ничего не можете предпринять.
— Нет ли поблизости консульского представительства?
— В Малави нет. — Коротышка отворачивается, чтобы обслужить других.
Их маленькая группа грустно собирается на улице. Цикады стрекочут на какой-то невероятной частоте, словно целая команда сумасшедших дантистов работает бормашинами где-то в кронах деревьев. Металлическая крыша потрескивает от жары. Его спутники огорчены, он видит это по их лицам, но не хочет встречаться с ними взглядом. Он садится на ступеньку в ожидании, когда они войдут в следующую дверь, где располагаются санитарный контроль и таможня. Ему все еще не верится, что это происходит. Во внезапном пароксизме эмоций он вскакивает и снова идет внутрь.
— Один человек, ездивший в Танзанию южноафриканец, говорил мне, что ему не была нужна виза, ему здесь просто поставили штамп в паспорте.
Почему выплыло это воспоминание, я не знаю, но это правда, я действительно знал такого человека. Служащий приподнимает бровь:
— И сколько он заплатил за тот штамп?
Я ошеломлен. Я не знаю, сколько заплатил тот человек, я вообще не знаю, как быть.
— Не знаю.
— Тогда я ничем не могу вам помочь. — И он снова поворачивается к очередному прибывшему.
Дрожа от мучительности положения и страха, он ждет, когда коротышка закончит, потом говорит:
— Пожалуйста, прошу вас.
— Я уже сказал. Ничем не могу помочь.
То единственное, о чем он страстно желает в этот момент, простирается за спиной этого тупоголового и исполнительного государственного служащего, и он готов сделать все, абсолютно все, чтобы одолеть его.
— Как ваша фамилия? — спрашивает он.
— Вам нужна моя фамилия? — Коротышка вздыхает, кладет перед ним на стойку пухлый гроссбух в черном переплете и открывает его. — Ваш паспорт, пожалуйста.
На миг вспыхивает надежда, он видит другие фамилии, написанные в книге, и протягивает свой паспорт. Когда его фамилия и номер паспорта тоже занесены в книгу, он спрашивает:
— Зачем это?
— Вам отказано во въезде, — отвечает коротышка, возвращая ему паспорт. — Это список тех людей, которым запрещен въезд в Танзанию.
— Как ваша фамилия? — повторяет он. — Вы не имеете права так со мной обращаться. — Еще не закончив фразы, он чувствует весь идиотизм своей угрозы. Кому он будет жаловаться на этого человека и за что, он ничего не может сделать: и в метафорическом мире, и в реальном он подошел к черте, которую не может пересечь.
Он выходит наружу, где под палящим солнцем его ждут остальные, сочувствующие.
— Бесполезно, я не могу ехать с вами.
Они окружают его в беспомощной неловкости и сострадании, но их взгляды уже устремлены на дорогу, они переминаются с ноги на ногу, день перевалил на вторую половину.