Он сел рядом с Майком и стал следить за ним. Последний поднял глаза, нервно кивнул и отодвинулся на другой конец бревна. Красавчик рассмеялся. Он посмотрел на город, расстилавшийся под ними, на испуганного, нервного юношу, читавшего книгу, и внезапно его осенила мысль:
— Майк, если бы ты был всемогущ, что бы ты сделал с Угольной Бухтой?
Юноша порывисто вскочил, и глаза его наполнились слезами. Протянув вперед руки, словно обращаясь к аудитории, он крикнул:
— Я бы ходил среди людей, как Христос, нищий и смиренный, и учил бы их любви! О люди из Угольной Бухты, я научил бы вас любить друг друга!
Красавчик Мак-Грегор тоже вскочил на ноги. Он и сам был странно взволнован. Схватив Майка за руку, он силой усадил его на бревно. Затем он громко расхохотался, и его смех глухими раскатами понесся вниз по склону холма.
— О люди из Угольной Бухты! — крикнул он, подражая искреннему голосу Майка Гартнета. — Слушайте, что говорит вам Норман Мак-Грегор. Я ненавижу вас. Я ненавижу вас за то, что вы издевались над моим отцом и надо мной, за то, что вы ограбили мою мать, Нэнси Мак-Грегор, за то, что вы беспомощны и неорганизованны, как стадо! Мне хотелось бы показать вам могущество физической силы! С каким наслаждением я убивал бы вас одного за другим — не оружием каким-нибудь, а голыми руками! Если вас заставляют рыться, подобно крысам, в шахтах, то это совершенно справедливо: каждому человеку предоставляется делать то, что он может. Встаньте же и боритесь, а я буду на стороне ваших противников, и вам придется драться со мной! Я постараюсь загнать вас обратно в ваши логовища!
Перепрыгивая через бревна, Мак-Грегор побежал вниз. Вдруг он остановился и как-то глупо рассмеялся.
— Наверное, я тоже с ума сошел, если стою на пустом холме и кричу в пространство.
Он задумался и продолжил путь, размышляя о том, что такое с ним происходит.
— Я хотел бы бороться, бороться так, чтобы все было против меня. И когда я буду юристом в большом городе, я раздую пламя борьбы.
Майк Гартнет обогнал его и дрожащим голосом стал просить:
— Пожалуйста, не рассказывай про меня в городе. Я прошу тебя, не рассказывай никому. Они осмеют меня и придумают клички. Мне только и надо, чтобы меня оставили в покое.
Красавчик вырвал свою руку и продолжал идти вниз. Скрывшись с глаз Майка Гартнета, он опустился на землю и целый час сидел, глядя на город в долине, и думал о себе. Ему было немножко стыдно за то, что произошло, но вместе с тем он испытывал и некоторую гордость.
Когда Мак-Грегору случалось вспылить, в его голубых глазах с быстротой молнии загоралось бешенство. Он проходил по улицам Угольной Бухты, и его крепкая фигура внушала всем страх. Его мать, задумчиво-серьезная и молчаливая, продолжала мыть полы в конторе угольной компании. Даже дома она упорно молчала и глядела на сына с опаской. Целые дни она работала в конторе, а вечером молча сидела на крыльце своего дома, глядя на улицу.
Красавчик Мак-Грегор ничего не делал. Он либо сидел в грязной бильярдной и болтал с черноволосым мальчиком, либо бродил по холмам, размахивая палкой, не переставая думать о большом городе, куда он скоро отправится, чтобы начать там свою карьеру. Когда он шел по улице, женщины оборачивались и глядели ему вслед; они любовались красотой его мощного молодого тела. Рудокопы проходили мимо него, не говоря ни слова. Они ненавидели и боялись его. Блуждая по холмам, Норман Мак-Грегор много размышлял:
«Я убежден, что способен сделать многое, — думал он, поднимая голову и глядя на громоздившиеся холмы. — Отчего же я продолжаю жить здесь?»
Когда юноше исполнилось восемнадцать лет, его мать слегла. Целыми днями лежала она неподвижно в своей комнате над пустой булочной. Тогда Красавчик очнулся от оцепенения и принялся искать работу. Он не считал свой образ жизни бездельем, убеждая себя, что это лишь выжидание.
— Конечно, я не стану работать в копях, — говорил он. — Нет такой силы, которая затащила бы меня туда!
Он нашел работу в конюшнях[11], где чистил и кормил лошадей. Вскоре Нэнси Мак-Грегор встала с постели и снова начала ходить в контору. Но Красавчик продолжал работать, считая свою службу в конюшнях этапом на пути в большой город.
Вместе с ним работали двое юношей, сыновья шахтеров. Они развозили приехавших на поезде в фермерские поселки в долине за холмами. По вечерам все трое сидели на скамье около конюшни и отпускали замечания по адресу прохожих.
Конюшни принадлежали некоему горбуну, по имени Уэллер. Он жил в городе и на ночь возвращался туда. Днем он садился где-нибудь возле конюшни и болтал с рыжеволосым Мак-Грегором.
11
Они все воображали, что я всего лишь мальчишка, который и пива-то не сумеет выпить.
„Я им докажу“, — подумал я. Откуда мне было знать, что они задумали сыграть со мной злую шутку и попросили бармена наполовину налить кружку чистым виски? Хотя я никогда раньше не пробовал пива, я смело, одним духом проглотил эту бурду.
Тошнота была ужасной. Она подступила почти сразу. (…)
Во мне началась какая-то отчаянная борьба. Я едва не терял сознание, у меня подкашивались ноги. Я взмок. Я падал и поднимался, падал и поднимался. Мне казалось, если мне сейчас не выбраться наружу, я задохнусь.
„Я не могу дышать, — подумал я. — Мне нужно на воздух“. В каком-то пьяном оцепенении, поминутно падая и поднимаясь, я побежал к выходу с сеновала. Бросившись вон, я, к счастью, упал на скирду сена, все еще слыша позади грубый хохот. Выходка этих работяг увенчалась полным успехом. Я лежал, растянувшись на сене, и, вскоре окончательно потеряв сознание, совершенно беспомощный, оказался целиком в их власти» (Sherwood Anderson’s Memoirs. Р. 112–113).