Бросаю взгляд на дедушку; он явно гордится мной.
— Ты хорошо поработала.
— Дедушка?
— Что?
— Если бы у дьявола была машина, то, как ты думаешь, какая?
— Черная «шелби-кобра», — говорит он, и я слышу в его голосе озорные нотки.
В желудке у меня что-то дергается.
— Какого года?
— Шестьдесят седьмого.
Близко.
Мы подъезжаем к дому.
— Оставь ее пока, — говорит дедушка. — Покатаемся попозже.
— Так каков наш следующий проект? Еще один «мустанг»?
— Возможно. Подумываю как раз о «шелби» шестьдесят седьмого. Иди-ка сюда. Хочу кое-что показать, — зазывает он, открывая парадную дверь.
Я с наслаждением вдыхаю сладковатый запах дыма от курительной трубки, пока мы петляем между потертым диваном и ореховым журнальным столиком в маленькой гостиной, направляясь в спальню в задней части дома. Дедушка берет с тумбочки деревянную рамку и протягивает мне.
— Бабушка когда-нибудь показывала тебе это?
— Нет, — говорю я, принимая фотографию и рассматривая ее.
На ней молодая пара: он — с темными волосами и небесно-голубыми глазами, в темно-синих джинсах и черной футболке. Парень обнимает девушку в бриджах и красном топе на бретельках, легкий ветерок теребит пшеничные волосы. Она сидит на капоте черной «шелби-кобры» шестьдесят седьмого года.
— В этот день я попросил руки твоей бабушки — летом после окончания школы.
— Ух ты. Вы такие молодые.
— Ну, в то время все, конечно, было иначе, но я до сих пор верю, что когда все по-настоящему, ты знаешь это.
Я снова утыкаюсь в фотографию — дедуля так крепко обнял бабулю, как будто вся его жизнь зависела от нее. А она, с блеском в сапфировых глазах и легкой улыбкой на губах, прижимается к нему.
— Она выглядит такой счастливой.
Дед довольно улыбается.
— Мы действительно были счастливы. Я в то время слыл смутьяном. Твой прадед считал меня дьяволом во плоти. Пытался выставить из дома, угрожал дробовиком. — Дедушка засмеялся. — Словно бы это помогло, будь я и впрямь дьяволом.
— И как тебе удалось переубедить его?
— Да я не сильно и пытался. Просто он вскоре понял, что я действительно люблю ее. Я всегда старался вести себя с ней порядочно. И через какое-то время он, видимо, решил: есть вещи похуже дьявола.
Я бросаю последний взгляд на фотографию и ставлю обратно на тумбочку, проводя по «шелби» указательным пальцем.
— У меня есть… друг, водящий «шелби» шестьдесят восьмого.
Выражение лица дедули становится серьезным, а на лбу собираются морщинки.
— И насколько он тебе «друг»? — с подозрением спрашивает он.
Как я ни силюсь, не могу сдержать глупой улыбки.
— Пока не определила.
Видимо, дедуля что-то понимает по моему лицу.
— Фрэнни… ты же знаешь, что парням нужно только одно.
— Дедушка!
— Так уж все устроено. Но не позволяй им толкать тебя на… сама знаешь что.
— Я могу о себе позаботиться.
На его лице по-прежнему строгое выражение, но взгляд смягчается.
— Не сомневаюсь. Родители с ним знакомы?
— Ага, — говорю я, замешкавшись. — Он их слегка шокировал.
Веселость его глаз берет верх, а на лице появляется широкая улыбка.
— Что ж, на это, думаю, и нужны родители, — хмурится он. — Но не могу понять, как кто-то, водящий «шелби» шестьдесят восьмого года, может быть таким уж плохим.
— Спасибо, дедуль. — Я крепко обнимаю его. — Я люблю тебя.
— И я люблю тебя, Фрэнни.
Когда дедушка подвозит меня к дому, я шустро выбираюсь из машины, вприпрыжку бегу в дом и закрываю за собой входную дверь.
И, подняв глаза, вижу перед собой Грейс со скрещенными на груди руками и поджатыми губами. Сестра внимательно смотрит на меня пронзительными голубыми глазами.
— Давай поговорим, — произносит она, не отрывая от меня пристального взгляда.
— Ну что еще?
Она хватает меня за руку и тянет за собой.
— Пойдем наверх.
Я позволяю дотащить себя до спальни и, как только она закрывает дверь, иду к окну.
— Знаю, что ты не читаешь Библию, — начинает Грейс присущим ей серьезным тоном. — Но в Первом послании Петра, в главе пятой, сказано: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить».[20] Фрэнни, Сатана воздействует на слабых.
Я отворачиваюсь от окна и смотрю на нее.
— О чем ты, черт побери, говоришь?
Грейс пришпиливает меня тяжелым взглядом.
— Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.
Я вздрагиваю, внутри все переворачивается.