За Алчевском я сошел с машины и пошел пешком искать знакомые места. Ночь я провел в маленькой низенькой хатке, прилепившейся к краю оврага. Окрашенная белой крейдой, она напоминала мне ту хату, в которой когда-то находился штаб нашего полка. Крыша хаты была ржавой; на ней лежали камни, видимо для того, чтобы сильный донбасский ветер не сорвал ее, а то, чего доброго, не унес бы с собою и всю хатку.
Хозяева приютили меня на ночь, и я лег на холодном земляном полу.
Я спросил старика-хозяина: не та ли это хата, в которой когда-то стояли бойцы 109-го полка.
Хозяин добродушно улыбнулся:
— Та кто его знае… Може тут и стояли хлопцы 109-го…
Вся хатенка снизу доверху была оклеена старыми газетами. Я приподнялся, чтобы лучше разглядеть. Один истлевший лист показался знакомым: это была наша фронтовая газета «Во славу Родины».
Утром я простился со своими хозяевами и снова вышел на дорогу.
Водители не отказывали мне и охотно подвозили меня от одного пункта к другому. Они видели во мне демобилизованного солдата — я был в шинели с перекинутой через плечо полевой сумкой. Грузовик, в котором я ехал, был полон пассажиров. Напротив меня, упираясь спиной в шоферскую будку, сидел маленький коренастый мужчина. Он сидел по-шахтерски — на корточках, и заботливо прижимал к себе детей, целый выводок. Рядом с ним сидела молодая женщина с усталым лицом. На ней была широкая, не по плечам, видимо мужнина, шинель. Когда машину встряхивало, женщина испуганно вскрикивала и припадала плечом к мужу.
Меня всё интересовало: машина, пассажиры, дорога, терриконы, небо. Кто-то спросил меня: демобилизованный ли я.
И я вдруг сказал, засмеявшись:
— Я мобилизованный. Да, да, я мобилизованный и остаюсь работать в Донбассе.
Коренастый мужчина спросил, на сколько я законтрактовался. Я ответил: — на всю пятилетку. Он спросил:
— Какие условия?
Я ответил:
— Условия обычные.
Он спросил, где я буду работать: металл, уголь, стройка?
— Все, — сказал я таким голосом, который, вероятно, удивил моих попутчиков. — И уголь, и металл, и стройка…
И я развел руки, как бы охватывая все, что простиралось справа и слева от дороги.
Коренастый мужчина посмотрел на меня и улыбнулся. Он даже подмигнул — хватил, мол, парень… Я устыдился своего порыва и смущенно попросил закурить. И тотчас со всех сторон ко мне потянулись вышитые кисеты и портсигары, сделанные из алюминия — знакомые фронтовые кисеты и портсигары. «Сколько фронтовиков на нашей земле!» — думал я, оглядывая своих спутников. И я в нескольких словах рассказал им, что эти места, которые мы сейчас проезжаем, мне знакомы по первому году войны: здесь когда-то воевал мой полк, 109-й стрелковый. До войны он входил в 30-ю Иркутскую дивизию, потом был переведен в другую дивизию, но песню он пел старую, иркутскую:
— Сто девятый? — спросил меня низкорослый спутник. — Так это же наш сосед!.. — вдруг радостно вскрикнул он и весь подался вперед. — Сосед справа.
И стал называть мне пункты, где видел наш полк: Моздок, станица Воскресенская…
— Хороший полчок!.. — сказал он.
И, обхватив руками весь свой выводок, доверчиво прижавшийся к отцу, он стал что-то рассказывать жене.
Водитель остановил машину, чтобы переменить скат. Коренастый мужчина, тот, что был на войне моим соседом справа, взял солдатский котелок и пошел в ближайшую хату за водой. Он напоил детей, поправил платьице на старшенькой девочке, перевязал пуховый платок на маленьком.
— Сто девятый, — сказал он, видимо желая продолжить разговор, — ведь вот какая история.
Все время, пока он говорил, он не упускал из виду детей и жену, и когда она встала и подошла к нам, он сказал ей ласково;
— Оленька, вода в котелке свежая, родниковая.
Водитель обошел машину, осмотрел скаты и, вытирая свои замасленные руки, спросил меня:
— И Сидорова вы знали? Подполковника Сидорова… Мы с ним ездили на легковушке.
И по его огрубелому лицу пробежала тень улыбки.
В обкоме со мной беседовал секретарь обкома по пропаганде. Он тоже предложил мне работать районным пропагандистом. Я высказал ему свои сомнения: от жизни я отстал и опыт у меня ограниченный, накопленный только в годы войны, когда я был политбойцом. Агитация, которую я проводил в полку, скорее всего была лобовая агитация. Я агитатор близкой дистанции. Пропагандистская же работа требует более широкого разворота, иной глубины. Справлюсь ли я?.. Хватит ли у меня сил?..