С гордостью моталась она за мужем по стране.
«Вот покончим с промпартией, и тогда…» — уверял он ее и сутками не появлялся дома. «Ты уж потерпи еще немножко. Вот утихомирим кулаков, и уж тогда…» — говорил он через год и исчезал в командировку.
Ее подруги рожали детей, растили их, учили, имели свои постоянные дома, мебель, друзей, а она все ездила, откладывала, ждала… И гордилась. Еще бы! Ведь ее муж не просто кто-нибудь, а чекист. Таскалась с узлами по вокзалам и общежитиям, теряла вещи, спала на чемоданах, волновалась за него. А когда не выдерживала тягот и неудобств кочевой жизни, тоскливого одиночества в чужих краях, плакала втихомолку, чтоб муж не увидел, не усмотрел в этом мещанства или гнилой интеллигентской слабости и не разлюбил. Зато как значительно смотрели на нее окружающие, когда на вопрос о том, кто ее муж, она со скромным вздохом отвечала:
— В ГПУ работает…
Все немедленно проникались к ней уважением, вниманием, а она гордилась им — своим мужем, этим не очень понятным, но сильным, влиятельным человеком, который не просто там какой-нибудь специнженер или врач, а человек государственный, решающий судьбы многих людей и отвечающий за безопасность республики. Впрочем, о его работе она знала очень мало, столько же, сколько и другие, как и все, судила больше по слухам, по книжкам да кинофильмам, которых в ту пору об этом выходило множество. И хоть до самой войны с Германией муж носил одну шпалу и, судя по всему, особых звезд с неба не хватал, но о малейших изменениях в жизни страны и даже международной жизни она узнавала не только из газет. Изменения отражались и на ее жизни. Началась война в Испании, и муж отсутствовал несколько месяцев. Ни тогда, ни потом она не узнала, был ли муж там, но сообщения о боях под Барселоной и Мадридом были полны для нее особого значения. Когда создалось тревожное положение на востоке, муж дважды был там, где-то его даже ранили японцы. У Надежды Григорьевны до сих пор хранились его письма из Литвы, Западной Украины, с Карельского перешейка. Из Карелии он привез еще и мучительный ревматизм.
В войну он прыгал на парашюте в тыл к немцам, подолгу пропадал в партизанских и диверсионных отрядах, и за все пять лет они виделись четыре раза. Сослуживцы мужа, с женами которых она была знакома, получали чины, отпуска, месяцами жили дома, а он почему-то все время оставался капитаном, хотя находился всю войну в самом пекле.
После войны Ковалев полтора года проработал в оккупационных войсках в Германии и только потом наконец вернулся в Москву, в центральный аппарат. Лишь здесь в сорок девятом году дослужился он до майора. Иметь детей Надежде Григорьевне уже казалось поздно. Уходил муж на работу рано, оставался там часто на ночь, а если приходил, то выжатый, сразу ложился спать. Надежда Григорьевна уже привыкла к известному одиночеству, сама много работала и если иногда начинала чувствовать неудовлетворенность, раздражение, то это легко искупалось ответом на вопрос знакомых, где работает ее муж.