…Новороссийск уже был под артобстрелом. Гитлеровцы наводнили город и его окрестности парашютистами-диверсантами, сигнальщиками-наводчиками, сеятелями паники, провокаторами, толкающими растерявшихся, неустойчивых жителей на мародерство, грабежи и погромы складов и магазинов. Основные бои шли еще в районе Верхнебаканской, Волчьих Ворот и Южной Озерейки, но и в городе уже слышались одиночные выстрелы, вспыхивали короткие перестрелки.
Наш командир группы быстро разыскал на девятом километре Санина, Ечкалова, Сущева, а с их помощью — в городе Холостякова. Связался с местными чекистами Никифором Ивановичем Бурдой, который грузил и отправлял в Геленджик имущество горотдела, занимался эвакуацией сотрудников; Александром Лукичом Жешко — оперуполномоченным горотдела; Николаем Егоровичем Падкиным; Виктором Даниловичем Вороновым — старшим следователем горотдела УНКГБ; Михаилом Филипповичем Козюрой — старшим оперуполномоченным горотдела; Георгием Мефодиевичем Буруновым.
Меня Бесчастнов направил в помощь новороссийскому чекисту Константину Степановичу Ковалеву, который валился с ног, обеспечивая бесперебойную работу хлебозавода. Обсыпанный мукой, с красными от напряжения и бессонницы глазами, Ковалев метался от печей к замесной, от замесной — в мучной склад, оттуда — к хлебовозкам. Когда я представился, он прохрипел мне в лицо сорванным голосом:
— Хлеб давай, понял? Хлеб! Бойцам! На передовую! Понял?
— Так чем вам помочь?
— Мешки с мукой таскать можешь? Давай! И проследи, чтоб шоферы и ездовые на хлебовозках не ловчили. Чтоб по очереди… чтоб порядок, понял? Дуй! И чтоб вода… Люди у печей падают. Гляди. И — хлеб! Главное — хлеб. Давай! А я сбегаю — тут у меня под присмотром тоннель, а в нем тыщи полторы народу. Детишки, старики… В общем, сбегаю гляну. А ты — даешь, понял?
И Ковалев бросился за ворота. Я вертелся, не замечая времени. К концу дня двигался, как автомат, почти не соображая. И теперь в памяти вспыхивают какие-то отрывки — одни ярче, другие тусклее.
Перед закатом откуда-то вдруг появился Ковалев, прохрипел, притянув к себе за плечо:
— Людей выводи. Форсунки — на полную мощность, заслонки открой, подтащи к топке столы, скамьи — все, что хорошо горит, поливай соляркой и поджигай. Когда здание загорится — брось вон туда, видишь, где бочки с соляром, брось туда гранату и — ходу.
Он сунул мне теплую и шершавую ребристую лимонку, а сам метнулся в задымленный, грохочущий взрывами и автоматными очередями ближайший переулок. Город я знал смутно, ориентировался плохо. Спасибо, старик-пекарь Василий Карпович, местный старожил, поняв мое замешательство, предложил себя в проводники. С его помощью мы выбрались в район цемзаводов и тут нашу группу остановил майор. Узнав у меня, что за люди в группе, чертыхнулся, потом решительно приказал:
— А, один хрен: токарь-пекарь по металлу! Бери своих орлов, и штурмуй во-он тот дом. Там штук пять фрицев. Парашютисты. Перебей или забери. Давай!
— А оружие? — схватил я не по-уставному за рукав рванувшегося куда-то в сторону майора.
Он непонимающе глянул на меня:
— Оружие? Какое оружие? Ах, оружие! Оружие в бою добывай, политрук. Понял? В бою!
И майор исчез в развалинах какого-то здания. Нас было пятнадцать человек. И на всех — мой ТТ, семь винтовок и четыре гранаты, да у паренька — ученика пекаря — неизвестно где добытый немецкий вальтер с тремя патронами.
Немецкие диверсанты щедро сыпали автоматными очередями, надежно укрывшись за толстыми кирпичными стенами.
Выручил опять старик-пекарь. Он хорошо знал район, и пока мы редкими винтовочными выстрелами отвлекали на себя гитлеровцев, он с подмастерьем пробрался проходными дворами в тыл врагам и расщедрился на них двумя гранатами. Получилось удачно. Мы добыли четыре шмайсера и одного подбитого диверсанта. Троих автоматчиков мои пекари уложили на месте.
Раненого диверсанта наскоро допросили. Немецкий я знал плохо, но все-таки понял, что вражеским частям дан приказ сегодня же захватить город, отрезать, окружить и уничтожить оставшиеся в нем наши войска, а тем временем передовой ударной группе без остановок двигаться вперед, выйти на Сухумское шоссе и развивать стремительное наступление на Геленджик, Туапсе, Сочи и далее…
Возникший из дыма и грохота соседнего переулка давешний майор-пограничник, увидев нашу группу, обрадованно кинулся к нам:
— А, токари-пекари! Да вы теперь боевая единица, елки-моталки! Давай, политрук, бери свою штурмовую группу и — за мной. Надо прикрыть вывод населения из тоннеля на занятой территории.
Мы бросились за майором, я на ходу спросил, что за люди и откуда их надо выводить.
— Да немец в городе, политрук. Ты что, не понял? Полгорода уже у него. А там, в тоннеле, — женщины, дети, семьи ответработников и командиров. Чуешь? Там наш товарищ уже готовит людей к выводу. Но надо помочь.
Мы бежали под огнем, не понимая, кто и откуда стреляет. Вокруг горели здания, рвались бомбы и снаряды, рушились стены, все заволакивали клубы дыма и пыли. Неожиданно из этого клубящегося полусумрака вывалилась и хлынула на нас кричащая толпа женщин и детей. Женщины бежали с малышами на руках, ребята постарше держались за материнские руки и платья, одни молча с ужасом таращили глазенки, другие плакали громко и безутешно, спотыкаясь, волочась по земле, подхватываясь с ободранными коленками и часто-часто перебирая слабыми ноженьками.
Майор крикнул: «Политрук, прикрывай!» — и побежал впереди толпы, стараясь перекрыть крики и грохот: «За мной, женщины, бабы! За мной!»
Справа сыпанули автоматные очереди, в толпе истошно закричали, шарахнулись в сторону.
Не очень соображая, что делаю, я скомандовал:
— Взвод! В цепь, вправо, бего-о-ом!
Никакого взвода у меня не было, но мои «токари-пекари» неожиданно проявили такие познания в военном деле и такую дисциплинированность, что и кадровая часть, пожалуй, позавидовала бы. Мы залегли вдоль какого-то высокого бордюра и завязали перестрелку, а позади нас все топотали бегущие женщины и дети. Последним следовал Ковалев, что-то надсадно хрипя и размахивая пистолетом.
Он и подоспевший ему на помощь чекист Луньков[2] присоединились к нам, и когда в дыму скрылись последние беглецы, мы стали отходить вслед за ними, перебегая и отстреливаясь…
Позже я узнал, что за вывод полутора тысяч людей из тоннеля на занятой врагом территории и проявленную при этом храбрость Ковалев был награжден медалью «За отвагу»[3].
…Общий сбор был назначен в штабе оперативной группы на девятом километре от Новороссийска по Сухумскому шоссе. Место здесь было удобное для наблюдения — вся бухта и город как на ладони, но и простреливалось оно артиллерией противника густо. Выручали глубокие горизонтальные штольни, заблаговременно вырубленные в скале и оборудованные как запасной КП Новороссийского оборонительного района. Через пару месяцев здесь обосновались службы запасного КП 18-й десантной армии генерала К. Н. Леселидзе и 56-й армии генерала А. А. Гречко.
В довольно просторном отсеке стоял грубо сколоченный дубовый стол. На нем была расстелена топографическая карта, двухверстка, лежали планшеты, карандаши, блокноты. Узким языком светила фронтовая лампа из сплющенной артиллерийской гильзы. Блики желтовато-красного пламени плясали по бетонированным сводам и сырым сочащимся стенам каменного подземелья, оранжевыми мазками вырисовывали сосредоточенные, хмурые лица людей, сидевших у стола и вдоль стен на дубовых массивных скамейках.
За столом возвышался высоченный Санин, справа и слева от него — не малого роста, но низенькие рядом с ним, Васев, Ечкалов, Сескутов и Бесчастнов. Над головой глухо ударяли взрывы, на столе чуть подрагивал огонек лампы. Шло заседание штаба Новороссийского партизанского соединения. Вел его Санин.
2
Луньков Владимир Антонович годился в 1912 году в Рязанской губернии. С 1938 года работал в органах НКВД в Новороссийске. В начале осени 1942 года работал на строительстве стратегической дороги на Майкопском участке фронта по заданию командования Красной Армии. С ноября 1942 года по сентябрь 1943 года находился в оперативной группе УНКВД — УНКГБ. Награжден медалью «За оборону Кавказа».
3
Службу в органах госбезопасности К. С. Ковалев закончил майором и уволен с правом ношения формы.