Сергей усмехнулся:
— У матросов нет вопросов! Только так дело не пойдет, дорогой братишка. Знаешь ведь правило: за один побег каждого двадцатого расстреливают, а за два — каждого десятого. Выходит, ты — хороший, ты — драгоценный, ты убежишь. А за это сотня, а то и полторы нипричемных людей будут валяться посреди солончаков, ворон кормить. Умный морячок! Геройский! Может, там, у своих, еще и медаль себе потребуешь. «За отвагу».
В темноте на Сергея навалилось тяжелое, потное тело.
— Ты… штатская… Ты мою морскую честь не тронь! Если б мне левую руку не покалечило, я б тут не валялся, понял? — Моряк в темноте сунул в лицо Сергею что-то зловонное, жесткое, укутанное, видимо, в тряпки. Тот понял: раненая рука. Осторожно, но решительно отвел ее:
— Не хвались. Могу и тебе такой же паспорт предъявить.
Рядом возбужденно пыхтел Семен:
— Чего он, а? Чего? Дай я его…
— Тихо, Сеня. Все нормально. Тихо.
…Утром они встали разом. Всюду ходили неразлучно. Настороженно присматривались друг к другу. После обеда Сергей таскал носилки с грунтом — было трудно, потому что новый знакомый держал только одну ручку, и Сергею приходилось напрягаться, чтобы удерживать ношу горизонтально. Возвращаясь с пустыми носилками, Сергей, не оборачиваясь, сказал идущему следом моряку:
— Вот что, Ваня…
— Ты откуда имя узнал?
— Чудак. У тебя ж татуировка на пальцах.
— И верно. Вот черт! Был же дураком…
— Не переживай, Ваня. Ты и сейчас не поумнел.
Матрос дернул носилки.
Сергей прикрикнул:
— Не останавливайся. А не поумнел потому, что, не видя и не зная, с кем имеешь дело, первым попавшимся лагерникам весь наизнанку вывернулся.
— Ну, не первым попавшимся, — виновато забормотал матрос. — Я ж все-таки слышал, о чем вы говорили…
— Не ври. Что ты слышал? Так, с пятого на десятое.
Матрос молчал.
— Вот видишь. А вот я или, скажем, мой дружок пойдет сейчас и доложит капо о тебе, о твоих настроениях и все прочее.
Матрос неожиданно рассмеялся:
— Не-е. Ты не пойдешь. Я к тебе уже присмотрелся. Да и дружок твой не пойдет. Хоть он, видать, горячий мужик…
— В общем, слушай меня, Ваня. То, что ты задумал, неверно. Не перебивай! Надо так сделать, чтобы и немцев перебить, и весь лагерь разбежался.
— Куда?
— Вот и я говорю: куда? Две тысячи голодных оборванцев — это тебе не иголка в сене.
— Так что ж, всем пропадать? Я на это не согласный.
— Постой, Ваня. Зачем же пропадать? Думать надо. На то у нас и головы.
— Ишь ты! А я и не знал!
— Не злись. Думай!
…Прошла неделя. Сергей стал ходить лучше. Иван хмурился. Семен ворчал: «Надо было придушить его той же ночью, и не было б забот».
Сергей ждал, присматривался. Мысленно сортировал людей: кто сломлен, кто равнодушен, а кто затаился до поры. Наткнулся на трех дружков — «дезертиров» из РОА. Сблизился, вызвал на откровенность. Узнал, что «призваны» были в Симферополе, что мобилизовал их власовский старший лейтенант Быкович, который там заправляет штабом формирования РОА. Дружки удрали из сформированного батальона на переправе в Керчи еще в ноябре, прятались по хуторам, да попали в облаву и оказались в гражданском лагере. Охотно согласились выполнять задание Сергея — чтобы каждый подобрал по три-четыре человека, тоже готовых на борьбу против гитлеровцев.
Кажется, дело двинулось.
Как-то перед утренним «разводом» хмурый капо повел по лагерю какого-то пыхтящего брюхоносного немца в непонятной форме: весь в черном, а вроде не эсэс, обвешен побрякушками, а на ордена не похоже. Оказалось: инженер-строитель. Капо топал рядом с ним и время от времени хмуро выкрикивал: «Каменщики, штукатуры, плотники, бетонщики, слесари — выходи!»
Сергей толкнул стоявших рядом друзей и решительно шагнул вперед — он и впрямь знал строительное дело. Матрос и Семен замешкались, по потом тоже вышли и стали рядом с Сергеем.
Иван не вытерпел:
— Ты что задумал? С меня строитель как с дерьма пуля. А вдруг проверит?
— Не дрейфь, море. Пробьемся!
— Конешное дело, пробьемся, — неожиданно поддержал Семен. — Я хоть и не ахти какой мастер, а вот катушок для козы и птицы сам смантырил.
— Смантырил, — ворчал Иван. — И слово-то черт-те какое.
Отобранных — а их столпилось десятка три — вывели за ворота, погрузили в крытые машины и повезли.
Где-то через час-полтора приехали. Выгрузили. Построили. Пересчитали. Повели.
Иван взволнованно зашептал:
— Море, братва. Дух соленый чую.
Привыкший на лету хватать любую мелочь, Сергей успел заметить торчавший из-под обломков угол вывески со словами: «Феодосии… Поч…» — и негромко подбодрил Ивана:
— Точно. Море. Похоже — Феодосия.
— Да ты что, браток? Я ж сюда высаживался в январе сорок второго. Тут же мои братишечки полегли. Мы ж тут фрица поклали…
Семен схамил:
— Поклали, поклали! В штаны вы наклали.
Сергей не успел перехватить Ивана, когда тот метнулся к Семену, повис на его воротнике, зарычал:
— Удушу, и пар не стравишь, ублюдок.
Сергей безжалостным ударом обессилил Ивана и тут же подхватил его под руку, чтобы тот не упал:
— Идиоты! По свинцу соскучились?
Семен ошалело вертел шеей:
— Чего он? Бешеный какой-то.
— Замолчи, — цыкнул Сергей, заметив, что один из конвойных замедлил шаг и стал внимательно всматриваться в нестройные ряды лагерников.
Вывели их в порт. Разместили в каком-то безоконном лабазе, плотно набитом такими же, как и они, голодными, изможденными оборванцами. Аккуратные немцы тут же выставили часовых с собаками. В обед принесли баланду в большущем баке из перерубленной пополам железной бочки, в которой раньше возили бензин. Капо с огромным черпаком стал у бака, рыкнул: «Подходи!» Лагерники растерянно озирались: ни котелков, ни каких-либо баночек, вообще ничего похожего на посуду ни у кого не было.
— Ну? — озверел капо.
Сергей решительно подошел к баку, снял с головы старенькую замызганную солдатскую ушанку, подставил под черпак:
— Лей!
Капо загоготал:
— Верно говорят: солдат и с шила кашу сварит и швайкой шти хлебать смогеть. Держи за находчивость! — И опрокинул в шапку чуть ли не полный черпак.
Сергей, осторожно, держа за проушины, донес содержимое до своих друзей. Те вытаращенно глядели на его ношу.
— Ну, приступай, братва. Да не тушуйтесь. Отхлебывайте каждый со своей стороны. А мне — что останется.
Хлебнул Иван, хлебнул Семен. Поморщились. Потом накинулись и стали шумно, жадно хлебать, давясь и кашляя. Постепенно этими звуками наполнился весь барак: кто хлебал из шапки, из картуза, кто из перевязанного рукава, кто из ботинка, кто просто из пригоршни.
В дверях стояли, раскорячившись, немецкие часовые. Гоготали. Выкрикивали какие-то слова, покатывались со смеху. Рядом сидели золотисто-бурые сытые овчарки. Вывалив красные языки, брезгливо воротили морды в стороны. Отвар из бураков и тухлой конины не вызывал аппетита у холеных псов.
— Вот тебе и немецкий рай, — громко загудел Семен. — Все довольны. Жрут из корыта, брюхо сыто, и немцам весело.
Кто-то из соседних работяг, вылизывая пригоршню, негромко посоветовал:
— Ты язык-то попридержи. А то у них, вишь, собачки скучают.
— Во-во, — не унимался Семен. — Там собачки, тут наган. Помалкивай да вкалывай, Иван.
Сосед предусмотрительно отполз подальше. Сергей унял Семена, наскоро наказал друзьям:
— Если нас разделят — ищите подходящих людей, присматривайтесь, не спешите открываться. Если убедитесь — привлекайте к такой же работе.
— Какой работе? — не понял Семен.
— Надо русскому человеку русскую честь вернуть. Чтоб вредил врагу. А удастся — и оружие повернул против него.
Повеселившись, гитлеровцы стали злобно орать, пинать людей ногами:
— Лос! Лос! Арбайтен! Швайн! Арбайтен!
Люди тяжело поднимались, выходили во двор, подгоняемые пинками, строились. Их разделили на две группы. Сергей с Семеном попали в одну. Ивана грубо толкнули в другую. Группы развели в разные концы набережной. Работать пришлось быстро — немцы нещадно подгоняли. Рыли котлованы. Тут же обкладывали их кирпичом. На кирпичное основание ставили литые бетонные колпаки с амбразурами. Обливали их бетонным раствором с галькой, трамбовали, засыпали песком, заваливали щебенкой и голышами. Перед амбразурами расчищали секторы, а сверху маскировали обломками кирпича, извести, штукатурки, подтаскивали и наваливали сверху какие-то обломки железобетонных плит, стен, арматуры. Сергей прикинул: реперы. Стало ясно: укрепляют порт, под перекрестный огонь берутся причалы: стало быть, ждут удара с моря, десанта боятся. Но почему только пулеметные гнезда?