Вот тут-то и обнаружился первый просчёт в планировании операции. Все французы, которые сидели в засаде, имели русские винтовки и даже под унитарный патрон. Наверняка французам пришлось собрать все русские трофеи во всей своей армии, чтобы оснастить всего-то две роты, которые были в засаде. Так что из двух десятков бойцов отряда Галымова, что начинали операцию, шестеро получили смертельные раны, а ещё четверо были ранены, не удержались в сёдлах и свалились. В таких условиях спасать раненых бойцов было бессмысленно, потому как можно положить весь оставшийся отряд. Все бойцы давали клятвы и им уже был отпущен грех самоубийства. Потому должны были умереть, но не дастся врагу.
Но дело было сделано, дымовые бомбы начинали застилать пространство белым туманом. Уже скоро были скинуты тела немцев, но французы палили, даже не видя своих противников.
Ошибкой ли было то, что Галымов и ещё четверо его ближних воинов стали разыскивать в кромешном тумане раненых бойцов? Отдав приказ остальному отряду на отступление, Пётр подвергал себя опасности. Но предыдущий опыт подлой войны с французами говорил о том, что лягушатники не осмелятся идти в штыковую атаку в туман.
Осмелились, уж больно матерых солдат-ветеранов в этой засаде использовали французы. Оккупанты думали, что в районе действует один русский отряд и предписывали ему все диверсии, хотя это результат трех особых рот. Так что злые были французы необычайно.
Шестерых успел убить Пётр, пока его прикладом не оглушил один французский офицер. Когда подъесаул очнулся, его и ещё четверых его ближних пытали, избивали, пытались унизить, но все держались стойко, наотрез отказываясь становиться на колени. Уже бойцы покончили собой. У каждого были свои способы, как это сделать. Но ждали команды от командира, а Петр все не давал приказа ни словом ни жестом.
И вот Петра Емельяновича Галымова привели к самому маршалу. Сомнений не было — нужно постараться убить Маршала Даву. И как это сделать, Пётр знал. Недаром его учили подлой войне. В исподнем, возле тесёмок у Петра всегда находился маленький ножик, всего четыре сантиметра лезвия, и без рукоятки чтобы можно было сажать лезвие между пальцев и нанести последний удар.
— Мсье, уже завтра нашим корпусом будет нанесён удар по Витебску. С одной стороны, будет Дикий корпус, с другой стороны подойдут войска из крепости Опочки, — сначала громко, потом всё тише и тише говорил Пётр Емельянович Галымов.
Этому приёму его также научили в воинской школе в Надеждово. Когда начинаешь говорить громко, потом уменьшаешь тон, собеседник невольно будет тянуться ближе, чтобы расслышать следующие слова. Так и произошло, и маршал Даву уже находился чуть дальше, чем на вытянутую руку подъесаула.
Будто бы картинкой из будущего казак увидел счастливую младшую сестрёнку Агафью, которая выходила замуж в пышном белом платье, а рядом с ней стояла сестричка постарше, с которой находился здоровый и любознательный мальчуган, так и норовивший из-под материнской руки куда-нибудь сбежать. Тут же были и младшие братья, но уже рослые, сильные мужчины в форме императорских офицеров: майора и подполковника.
«Значит все делаю правильно!» — успел подумать подъесаул.
Галымов собрал всю волю в кулак, отрезал из сознания все болезненные ощущения. Он стоял на одном колене перед маршалом, но вторая нога имела опору. Петр словно взлетел, в одно мгновение достигая маршала.
Ушибленная правая рука со сжатым между пальцами острым лезвием направилась к горлу одного из любимых военачальников французского императора. Росчерк… Не успел Петр завершить удар, как уже кровь на его разбитом лице смешивалась с пульсирующей в разные стороны кровью французского маршала. Разрез горла был такой, что Галымов перерезал маршалу даже гортань. Спасти Луи Николу Даву было невозможно.
Два штыка воткнулись в спину русскому воину.
— За царя и Отечество до конца! — булькая кровью, умирая, всё же смог сказать Пётр Емельянович Галымов.
Он не знал того, что у командующего Дикой дивизией, канцлера Российской империи Сперанского, уже были готовы документы на присвоение звания ротмистра казаку Галымову, а вместе с тем и дарование личного дворянства.
Впрочем, после такого подвига Петра Емельяновича Галымова будут поминать, как потомственного дворянина. Дворянами же станут и все его родные. Благодарностью от императора будет дарование роду Галымовых немалого поместья. Более того, населят эту деревню лучшими и справными арендаторами и отменят любые подати на пять лет. И на въезде в это поместье будет стоять большой камень с высеченными на нём словами «Слава Великому герою Петру Емельяновичу Галымову»