Как же Павла отговаривали оставаться в Смоленске! Как же его уговаривали ранее не ехать в Смоленск вовсе! Однако Император не удержался. И оказался прав. Войска встретили своего государя неистовым ликованием. Боевой дух, который всеми силами старались поднимать воззваниями к солдатам и офицерам, имел результаты, но не сравнимые с тем, что случилось по приезду императора.
Государь слова всё равно произнёс. Когда Павел назвал всех русских воинов братьями и сёстрами, люди рыдали. Часть офицеров стояла в недоумении, не понимая вовсе, что происходит. Однако не оставалось ни одного солдата или офицера, которые в этот момент не были бы готовы рвать зубами любого француза.
Понимая, что излишний фанатизм и рвение — это тоже плохо, император призвал во всём подчиняться офицерам, а их оставаться мудрыми и заботиться о своих солдатах. После, когда Император Павел Петрович при большом скоплении солдат и офицеров обнял старика Суворова, назвав того величайшим из всех русских полководцев, толпа чуть было не стала неистовствовать. Если бы кто-нибудь оказался рядом в форме французских оккупантов — этого человека разорвали бы в клочья, руками, зубами.
Так что император здесь не зря. Русские солдаты и офицеры теперь не дадут французам войти в крепость, зная, что Царь-батюшка с ними. Однако сразу три пути отхода были подготовлены для императора, и охрана была готова даже подхватить его на руки и уже через двадцать минут покинуть пределы Смоленской крепости.
— Не уничтожайте мою Родину, Ваше Императорское Величество, — даже не грустным, а могильным голосом просил Талейран. — Мне плевать на Наполеона. Я предан лишь Франции. Не оставляйте ее кровоточащей. Я же вижу, что вы настроены унизить мое Отечество.
— Ну тогда присягните настоящему королю! — воскликнул русский император. — Может быть, у вас тогда появится больше возможностей уговорить меня о милости.
Не сказать, что Шарль Талейран был сильно далёк от военного дела. Время было такое, что любой чиновник худо-бедно, но разбирался в войне. Так что французский министр понимал, что русских не победить. Уже приходят сведения о том, что мощный французский корпус был разгромлен канцлером Сперанским. Слышал Талейран и о том, насколько эффективно действуют русские лесные отряды. Он понимал, что французов просто заманили в ловушку, чтобы захлопнуть её, а после, практически не останавливаясь, устремиться к Парижу.
* * *
Александр Васильевич Суворов, светлейший князь Италийский, стоял на крепостной стене Смоленска. Уже то, что он стоял, выпрямив спину и приподняв подбородок, было подвигом. Все болезни, которые только собрал за свою жизнь великий полководец, будто бы, посовещавшись, решили не позволить Александру Васильевичу принять участие в главном сражении его жизни.
И одну победу легендарный Суворов уже одержал — он здесь. Он стоит, он смотрит за тем, что происходит на поле боя. Терпит, но виду почти и не показывает.
— Ваше высокопревосходительство, сообщение с левого фланга Багратиона! — выкрикнул офицер связи, обращаясь к командующему.
Суворов внутренне поморщился, но внешне не показывал никаких признаков того, что ему действительно плохо.
— Ну же, братец, читай! — воскликнул полководец.
— Багратион атакован во фланг польскими уланами, по фронту держит оборону пехотных полков! — расшифровал знаки, присыллаемые с одного из воздушных шаров, связист.
— Воевал бы я так двадцать лет тому назад, так уже давно бы в Константинополе развивался бы русский флаг! — проскрипел Суворов. — Видеть все поле боя и передавать приказы через шары! И все же стервец Сперанский ушлый малый.
Стоящие рядом с командующим Барклай-де-Толли и группа штабных офицеров стали переглядываться друг с другом. Голос, которым отвечал Суворов, был словно не его. Иные офицеры не могли ничего сказать, безмерно почитая старика, но Барклай-де-Толли мог. Для него главным было дело, а не потакание, лесть, пусть и великому человеку, но явно чувствующему себя плохо.
— Ваше высокопревосходительство, в состоянии ли вы продолжать командовать боем? — напрямую спросил начальник Генерального штаба, коим и являлся Барклай-де-Толли.