Толстым коротким — пальцем — он чертит в воздухе крест.
— А резерв? Пшенная каша. Хлеб, как глина. Ну, может быть, селедкг. И занятия с утра до вечера — уставы, БУПы, ручной пулемет… Семечек — хотите?
Не дожидаясь ответа, сыплет нам в. ладони мелкие пережаренные семечки.
— Теперь дальше. — Он слегка наклоняется и говорит загадочным полушопотом — Встретился я здесь с одним капитаном, — я вас с ним познакомлю. Хороший парень. Работал помощником по разведке в штабе одной дивизии. Разговорились. Оказались — общие знакомые. Короче — дней через пять-шесть, максимум десять, будет здесь подполковник Шуранский. Вы его знаете? Золото, а не человек. Я с ним на «ты». Вместе выпивали… Он, этот самый Шуранский, устроит. Сейчас он в Москве, в командировке. В общем мой совет— поворачивайте пока оглобли. У вас есть где жить? А я вас буду держать в курсе событий…
Он вдруг вскакивает и сует семечки в карман.
— Одну минуточку. Подождите… Вон с тем майором два. слова только…
И, поправив фуражку, скрывается за углом.
Мы заходим в дом с грязными окнами. Бесцветный лейтенант в начищенных сапогах сообщает, что инженерный отдел находится на Туркестанской улице. Там берут на учет всех саперов. А прочие специальности — стрелки, минометчики, артиллеристы — в пятой комнате. С одиннадцати до пяти.
Идем на Туркестанскую. Игорь решает выдать себя за сапера.
— К чорту противогазы! Надоели. А ты меня за три дня всем премудростям научишь.
На Туркестанской опять лейтенант — только уж черный и в брезентовых сапогах. Потом — майор. Потом пять анкет и — «приходите завтра к десяти».
Через день, в. десять, заполняем еще какие-то карточки и с бумажкой «Майору Забавникову, зачислить в резерв» — шагаем на Узбекскую, 16.
Там человек двадцать командиров-саперов. Пьют чай, сидя на подоконниках, курят, ругают резерв. Майора нет. Потом он приходит — маленький, желчный, со слезящимися глазами. Опять — кто, что, откуда? Распорядок — с девяти до часу занятия, потом обед. С трех до восьми — опять занятия. Записываемся в список для питания в какой-то гидророте. Уходим домой.
Вечером бродим с Люсей по набережной. Небо красное, зловещее. Над горизонтом облака, — точно густой, черный дым. Волга, шершавая от ветра, без всякого блеска. И плоты, плоты без кониа. Обвитые зеленью буксиры — как в троицын день. На том берегу — домики, церквушка, колючие журавли в каждом дворе.
Идем об руку, иногда останавливаемся около каменного парапета, облокачиваемся на него, смотрим вдаль. Люся что-то говорит, кажется, о Блоке и Есенине, н спрашивает меня что-то, и я что-то отвечаю, и почему-то мне не по себе и не хочется говорить ни о Блоке, ни о Есенине..
Все это когда-то интересовало и волновало меня, а сейчас отошло далеко, далеко. Архитектура, живопись, литература… Я за время войны ни одной книжки не прочел. И не хочется. Не тянет.
Все это потом.
А завтра опять этот резерв. По двадцать раз разбирай и собирай пулемет Дегтярева. И послезавтра, и после-послезавтра. И опять этот желчный, со слезящимися глазами майор Забавников будет говорить нам, что когда прикажут, тогда и отправят на фронт, что есть на то люди, которые об этом думают, и — пойдет, пойдет, пойдет…
Мы проходим мимо памятника Хользунова — Героя Советского Союза. К стыду своему, я не знаю, что он сделал. Бронзовый, тяжелый, в кожанке, он стоит уверенно, прочно, спокойно. Мы читаем надпись, рассматриваем барельефы на пьедестале.
Выходим на центральную площадь. Серый, с черными аккуратными крестами и средневековым львом на геральдическом щите, стоит подбитый «хейнкель». Он похож на злую раненую птицу, припавшую к земле и вцепившуюся в нее когтями. Мальчишки ползают по перебитым крыльям, залезают в кабину, ковыряются в приборах. Взрослые угрюмо и с. уважением рассматривают из-за натянутой веревки разбитые моторы и — торчащие пулеметы.
— Весь бронированный, сволочь.
— Да, металла не жалеют.
— Вот и суйся к ним с фанерой.
— А сколько у него пулеметов?
— Два. И две пушки.
— И бомбы?
— И бомб две тонны.
— Две тонны?
Люся тянет — меня за рукав.
— Идемте, мне надоело на него смотреть. Поедем на Мамаев курган.
— Куда?
— На Мамаев курган. Оттуда весь Сталинград, как на ладони. И Волга. И за Волгу далеко-далеко видно. Там хорошо. Честное слово!
Мы едем на Мамаев курган.
Он плоский и некрасивый. Молоденькие деревца, насаженные рядами. Люся говорит, что здесь предполагалось разбить парк культуры и отдыха. Возможно, когда-нибудь здесь и будет красиво, но пока что мало привлекательно. Какие-то водонапорные башни, сухая трава, редкий колючий кустарник.