—Кто? — хрипло переспросил мужчина, пока мое тело бросало то в холод, то в жар.
—Я упала, — соврала, не думая.
—Врешь ты бездарно, — затем он осторожно обхватил мою голову двумя руками и ощупал кожу, отчего я вздрогнула, потому что почувствовала невыносимую боль. Белов нахмурился, окинул взглядом мои руки, подошел вплотную, а затем осторожно обхватил меня и поднял. Даже пискнуть не успела. Что? Зачем?!
—Что вы делаете?! — заявила я с протестом, но в ответ позвучала тишина. Я только чувствовала жуткое напряжение в воздухе, отчего дышать было сложно. Мэр стянул с вешалки мою куртку, держа меня одной рукой, накрыл меня и вынес из квартиры.
—В больницу, ведь ты там, очевидно, не была, а у тебя на лицо все признаки сотрясения.
Крепко прижав меня к себе, мужчина спустился вниз, при этом не издав ни звука, ни вздоха лишнего. Складывалось ощущение, что я для него была пушинкой, совсем ничего не весила.
Сквозь порывы ветра, сносящие все на своем пути, и свои спутанные волосы, мельтешащие перед глазами, я видела только выточенный профиль и пульсирующую жилку на шее мужчины. Мой нос периодически касался его смуглой кожи, от чего на ней проступали мурашки. Но я списывала это, конечно, на холодный и промозглый ветер, пробирающий до костей.
Меня усадили в дорогую машину с кожаным салоном, и вскоре мы двинулись в сторону центра города. Внутри пахло сандалом и дорогим парфюмом. Внутри пахло Беловым.
Раздел 1. Глава 10
ГЛАВА 10
БЕЛОВ
Я не знаю, зачем приехал к ней, зачем предварительно допытывался у Вахи о ее самочувствии, зачем пробил эту информацию. Зачем с таким остервенением читал о ее семье, рыл детали. Мать умерла, отец пил и водил непонятных дружков в дом, так что интуиция моя шептала вполне очевидные вещи. С ней могло случиться все, что угодно. Почему у меня все похолодело внутри от застывшего ужаса, когда я это понял? Потому что я влип, а ситуация повторялась, черт возьми.
Да, я поднимался и точно знал, что там далеко не простуда. С такими людьми, как ее отец, дела могут выходить далеко за рамки обычной простуды. Вот только я пошел к ней, чувствуя внутри адское волнение. Вот и ответ, почему я пришел. Это волнение невозможно было заглушить ничем, кроме как своим личным присутствием в квартире Маши, чтобы удостовериться в том, что она жива. Зачем я вмешался? Зачем просто позволил себе интересоваться хоть чем-то, что так или иначе могло бы напоминать мне о НЕЙ, о той, что когда-то тоже сначала несмело постучалась, а затем варварски вторглась в мою душу и оставила после себя сгоревшие останки того жизнерадостного парня, коим я когда-то был.
Жизнь — сука, это я понял давно, но никак не ожидал, что меня снова макнет в нечто подобное. Много лет назад стоя на ринге, позволяя противнику себя отбивать словно молотом, превращая тело в месиво, я пообещал себе больше никогда…никогда не позволять себе такую непозволительную роскошь, как слабость. Из меня буквально выбили все дерьмо, раз и навсегда.
И что по итогу? Я ступал по лестнице старой хрущевки, где вонь стояла невозможная, и думал о Маше, о девчонке, которая младше меня на целую жизнь. О той, которой бы, по-хорошему, жить и радоваться, а вместо этого она нянчит пьянчугу-отца, работает в злачном месте, гробит себе ради тех, кто этого не заслуживает.
Но какое дело мне? Какое дело мне до ее проблем? Почему я думал только о том, какие волосы у нее наощупь, как она пахла, как улыбалась, как умела меня слушать и слышать? Почему я закрывал глаза и видел ее огромные глаза? Почему не мог просто переключиться на первую встречную? В чем сложность? Ведь раньше я умело забывался в руках других, красивых, пышногрудых, блондинок, брюнеток…любых.
Абсолютно любая могла бы стать моей, хоть на день, хоть на месяц. И я получал от этого наслаждение, ровно на период наших вечеров, а дальше, я механически возвращался к своей работе, после чего мог и не вспомнить о конкретной девушке, заменяя ее другой. Не фокусируясь на именах, не акцентируя внимание на внутреннем мире, это не мое. Мне было все равно, кто сегодня вечером, буквально, мог бы меня развлекать.
А сейчас я держал ее в руках и мог думать только о том, что на девчонке нет живого места, она вся сплошной синяк. И от одного взгляда на нее, внутри разрасталось что-то темное, такое, что я не испытывал уже много лет. Ее рваное дыхание касалось шеи, губами она периодически цепляла кожу, вызывая внутри вой зверя, рвущегося к своей добыче.
Ломая себе мысленно руки, я лишь сильнее прижимал девчонку к себе и быстрее шел к машине, будто бы так я мог облегчить ее самочувствие. Не мог, очевидно же, что не мог. Под глазами у нее пролегли такие черные синяки, что я в жизни подобных не видал, а сама она напоминала мне белое полотно без тех ярких красок, что обычно рдели на нежном лице. Смотреть на Машу было невыносимо, хотелось стереть любые упоминая ее страданий, но я так не умел и не мог.