Веселый ветер струнами играет над тобой...
О чем, березка юная, в ответ шумишь листвой?
Он вроде бы ровесник твой -как раз тебе под стать, и завлекает песнями за облака слетать.
Но ветру верить можно ли?
Он, парень озорной, гуляет меж березками -то к этой, то к другой.
И ты, зеленокудрая, упрямо смотришь ввысь.
Такое целомудрие -хоть в пояс поклонись.
Я заметила, что слушал Самуил Яковлевич с большим вниманием. После того как я прочла второе стихотворение, «Бетховен», которое заканчивается словами:
Рвется на просторы Людвиг ван Бетховен, где леса и горы, где гуляют тучи, где играет море, полное созвучий...
Он попросил: «Прочтите еще раз “Березку”». Я повиновалась. Выслушав, он сказал: «Пришлите-ка ко мне вашего мужа». Я не спрашивала, зачем. Я онемела от радости. Домой я не ехала - летела! Меня несли волшебные крылья! Еще бы: сам Маршак всего-то после двух стихотворений заинтересовался моим мужем, в таланте которого я, наверно как и все жены поэтов, ни минуты не сомневалась.
Они свиделись, встреча длилась более трех часов. Уже один этот факт говорит в пользу Ал. Соболева: Самуил Яковлевич, это было известно, очень ценил свое время. Как рассказывал мне потом Александр Владимирович, задумчиво и проницательно, с добрым интересом смотрел Самуил Яковлевич на счастливо возбужденного своего гостя, слушал его стихи. А под конец сказал: «Вы — поэт милостью Божьей».
После такой высочайшей похвалы С. Я. Маршака уже Соболев мчался ко мне с восхитительной вестью: да это настоящее чудо - услышать подобное признание из уст общепризнанного мастера поэтического слова!
Неизвестно, во что вылилась бы симпатия, неожиданно возникшая между маститым литератором и безвестным, окрепни она. Но этого не случилось, встреча не имела продолжения, что было огорчительно и поучительно для Александра Владимировича, чего он не скрывал.
А произошло вот что. Вскоре, в самом начале 1953 года, памятного открытой вспышкой антисемитизма в СССР, Ал. Соболев написал небольшую поэму «Военком». Вкратце суть ее такова: после еврейского погрома в небольшом городке Украины «уцелел сын возницы пятилетний Сема»: «Приютила кроху-сироту украинка, добрая соседка». Преследуя бандитов, входит в городок Красная Армия. «Конница ушла, но эскадрон был оставлен и расквартирован». Военком в конце дня заходит в дом, где теперь живет сирота. Увидев человека в военной форме, ребенок в ужасе заползает в подпечек. Узнав, в чем дело, военком выманивает его из «укрытия», берет на руки, ласкает, угощает краюшкой хлеба — другого лакомства нет, и когда Сема доверчиво засыпает у него на коленях, размышляет о его будущей счастливой доле... Не правда ли, вполне прокоммунистическая поэма? Но это до предпоследних ее строк, до того, о чем мечтает военком с еврейским мальчиком на руках:
...проплывали песни в стороне, военком мечтал неторопливо:
«Будет он расти в большой стране равноправный,
вольный
и счастливый.
Будет та страна - родная мать украинцу, русскому, еврею...
Кто ж его посмеет притеснять -разве только контры да злодеи?!»
Вот такой «камушек» из 20-х годов в антисемитов поздних поколений, в частности годов 50-х, метнул Ал. Соболев.
Он ни на йоту не сомневался, что его поэма заслужит одобрение С.Я. Маршака, и с чистым сердцем послал ее старшему, мудрому, как считал, другу.
А потом состоялся телефонный разговор. Кто был его инициатором, не помню, думаю, все же Александр Владимирович, которому не терпелось услышать похвалу, которую ожидал.
И услышал: «Как вы могли написать такое?!» (Это теперь можно считать, что С.Я. Маршак усомнился в интернационализме военкома и коммунистов вообще. Но тогда не то что говорить - думать так не полагалось, опасно.)
Очень хорошо запомнила покрасневшее вдруг лицо Александра Владимировича, его протестующие жесты, явное желание возразить, что-то объяснить... Наверно, человек расчетливый, хладнокровный сразу сориентировался бы в возникшей ситуации, схитрил, покаялся бы перед мэтром «за промах», начал сожалеть «об ошибке»... Увы, чуждый дипломатии, Ал. Соболев поступил в соответствии со своим твердым, когда дело касалось чести и принципа, характером: во имя правды он пожертвовал зарождающейся дружбой с С.Я. Маршаком и навсегда с ним расстался.