— И знаешь, кто помог мне? Сергей Степанович Земсков. Помнишь его?
— Вообще-то, помню, — как-то неопределенно проговорил Прошин и тут действительно вспомнил: в те далекие годы Земсков тоже служил в Пензе, вместе участвовали в боевых операциях против антоновских банд; вскоре после выезда председателя губернской ЧК Аустрина Земскова отозвали в Москву. Его фамилия попадалась в приказах, но встречаться с ним не приходилось.
— Как же, помню, помню, — теперь уже живо подтвердил Василий Степанович.
— Так вот, позвонил я Сергею, говорю, выручай, куры-кочеты, а то сбегу на фронт. Словом, просьбу мою удовлетворили, защищал Севастополь, последним покинул Херсонес, с осени — под Сталинградом.
— Мне Ашихманов рассказывал о тебе.
— И мне он передал твое желание встретиться со мною.
— Семья-то у тебя где? — спросил Прошин и погладил виски, почувствовав головную боль, она всегда появлялась при волнении.
— В Пачелме. Жена работает в райпотребсоюзе, сын в армии.
— Сколько же ему?
— Двадцать.
— Помню вот таким, — сказал Прошин, показав рукою чуть выше стола: именно таким сохранился в его памяти сын Мокшина. — Как твои дела?
— В целом нормально, а приехал я, Василий Степанович, с печальной вестью.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил Прошин.
— Погиб Саша Филиппов…
— Как это произошло?
…В воскресенье 13 декабря Саша, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к степным звукам, пробирался к южной окраине Сталинграда, за спиной у него, как всегда, находился сапожный сундучок, набитый нехитрым инструментом, лоскутами кожи, старыми подметками, шпильками и гвоздями.
На душе у Саши было радостно: ему удалось собрать ценные сведения о сосредоточении в длинной и пологой балке немецких войск. «Вот накрыть бы их сейчас залпами «катюш» — ни один не спасся бы», — подумал он.
Отдельный рокот мотоцикла насторожил его, и Саша поспешил к неглубокому оврагу: оголенные кусты и крапива с почерневшими от морозов листьями были плохим укрытием. Он надеялся, что фашисты проскочат мимо, не будут же они заглядывать в каждый овражек.
Но мотоцикл заглох, раздался визгливый лай собаки. Овчарка спрыгнула в овраг и набросилась на Сашу, потянулась к его горлу. Саша крепко скрестил руки на шее и спрятал лицо.
Окрик немца успокоил овчарку, она остановилась поодаль, настороженно наблюдая за своей жертвой.
Вместе с немецким солдатом был уже известный Саше верзила — полицейский Петр Дубовцев, который тоже узнал его.
— А, сапожник-шизофреник! Снова попался, — ликовал полицай, — ну, второй раз ты не уйдешь от меня, вздерну, выполню свое обещание!
Сашу обыскали, но ничего не нашли: никаких записей он не вел, полагался на свою память.
Филиппова привезли в военную комендатуру и посадили в камеру. На второй день начались изнурительные допросы и не поддающиеся описанию из-за их жестокости и изощренности пытки. Саша молчал, и только когда становилось вовсе нестерпимо или когда терял сознание, из его груди вырывался слабый стон.
Совершенно озверевший оберштурмфюрер орал:
— Не хочет говорить! У него что, губы не раскрываются? — Рехенберг распорядился «расширить» рот Филиппову. У кого-то из холуев оказалось при себе лезвие от безопасной бритвы, и Саше сделали надрезы размером по сантиметру на обеих щеках. Боли он уже не чувствовал: часто терял сознание. Его окатывали ледяной водой и, приведя в чувство, снова пытали. Так продолжалось больше недели. Потом Сашу вывели на полянку, где была сооружена виселица, с которой не успели снять тело захваченного в плен красноармейца, помогли подняться на табурет.
Собрав последние силы, Саша пнул в подбородок стоявшего поблизости оберштурмфюрера, пытался бежать, но немецкий солдат догнал его и заколол штыком. Безжизненное тело повесили почему-то не на виселице, а на старой акации, что росла на Дар-горе, напротив церкви.
— Это случилось двадцать первого декабря, — закончил страшный рассказ Иван Иванович Мокшин.
— Да, тяжело слышать такое. — Прошин глубоко вздохнул, вышел из-за стола. — Столько погибло их, молодых, красивых ребят и девушек, не успевших пожить на белом свете! От некоторых полков остались лишь десятки бойцов… Те, кому посчастливится дожить до нашей победы, должны сделать все, чтобы имена погибших сохранились в памяти народа.
Мокшин, молча куривший, достал из кармана платок, вытер глаза и губы.