— Я не умру?
— Это как раз то, что я собиралась сказать. Но ты сформулировал это плохо, грубо, — заворчала Эбба, — я уберу их на чердак, пусть остаются там вместе с привидениями. Эти большие дома — не шутка в наши дни. У меня полно работы. Это похоже на Англию, Грейс?
— Все то же самое.
Длинные изящные руки Эббы потянулись к огню, будто они держали что-то тяжелое.
Эбба была серьезным, но одновременно и страстным человеком, немного жестким по сравнению со своим спокойным мужем. Почему? От неудовлетворенности старым скучным мужем? От этого традиционного дома, с неприятием предков? От жизни в деревне? От отсутствия детей?
Грейс взяла бокал шерри у Якоба. Да, ее визит сюда, кажется, ненапрасен.
— Не удивляйтесь и не пугайтесь, если ночью что-то услышите на чердаке, — позднее предупредила Эбба в большой комнате для гостей с занавешенной кроватью. — Это пол скрипит, особенно когда холодно. Очень дорого отапливать комнаты, которыми не пользуются.
— Королева на чердаке, — пробормотала Грейс.
— Что?
— Что-то такое говорил Польсон о Хага-павильоне. Король Густав держал свою королеву на чердаке.
Глаза Эббы слегка подернулись дымкой. Так бывало, когда ее что-то заинтересовывало.
— Надеюсь, вы не думаете, что Густав Виллы… Едва ли он стал бы держать свою невесту под замком.
— Нет, конечно, — кивнула Грейс.
— Наш чердак точно пуст, там ничего нет, кроме обломков старой шведской мебели.
— Вы ведь не шведка? — интуитивно спросила Грейс.
— Почему вы так думаете?
— Вы говорите о шведских вещах, как иностранка.
Эбба слабо улыбнулась:
— Вы очень наблюдательны, Грейс. Я действительно не шведка — немка. Когда-то я была актрисой и приехала сюда с туристической компанией. Тогда мне было восемнадцать, и я никогда больше не бывала дома. Двадцать лет прошло. Боюсь, я все еще говорю о шведских вещах не так, как они. Неудивительно, что мой муж возмущается. Но надо быть честной, правда?
Честной? Пожалуй, если это слово вообще можно применить к баронессе ван Стерп. Однако слишком рано делать выводы, подвела итог своим наблюдениям Грейс.
Во время ланча Эбба и Якоб сидели друг против друга на противоположных концах длинного стола. Грейс, как на острове, — в середине.
— О, я забыла сказать тебе, Якоб, у Грейс новости от новобрачной.
— От Виллы? — Якоб оживился. Казалось, он рад. Его глаза заблестели. Грейс онемела. Итак, Якоб, несмотря на свой весьма почтенный возраст, тоже в списке воздыхателей Виллы?
— У нее проблемы с разводом, — протянула Эбба.
— Уже!
— Не у нее, у Густава, — объяснила Грейс. — Звучит немного запутанно…
— Ну, я рад слышать, что она в порядке, — сказал Якоб с явным облегчением.
— Хорошенькое замечание. А ты думал, она плохо кончит? — спросила Эбба, раздражаясь.
То же самое Эбба повторила в своей обычной манере с легким сарказмом в тот же день, но позднее, у Бейков.
Несмотря на то что после приезда прошло не так уж много времени, Грейс уже была бы рада оставить большой ананасового цвета дом с этим видом из окна спальни. Окно смотрело на лес, он начинался менее чем в сотне ярдов от дома. Другие окна обращены на расчерченный осенью сад и озеро в отдалении, черная вода которого темнела в исчезающем свете. Было так спокойно, так грустно.
Оставшись одна в своей комнате, Грейс уже не могла отделаться от ощущения, что на чердаке действительно что-то скрипит. Тем легче ей было вообразить царственное одиночество Виллы, молча льющей слезы в своей тесной высокой тюрьме.
Действительно, эта страна с мрачной зимней тьмой, со снегом, подействовала и на ее разум. И она ужасно скучала по Польсону. Письмо Виллы, которое принесло облегчение сначала, теперь давило на нее, и ее мысли сгущались, как снеговые облака. Что-то было между строк, но что — она не могла догадаться.
Поездка в Сигтуну была интересной, а маленькая приозерная деревушка прелестна — узкие улочки, ряды крошечных магазинов, золотые березы, листья, блестящие желтым огнем в озере, орущие школьники.
Дом Блейков выкрашен в темно-красный цвет, традиционный для Швеции. Вилла писала в дневнике, что свой дом, будь он у нее, она покрасила бы в розовый, что шведам необходима большая фривольность. Это слово едва ли можно было употребить по отношению к дому Бейков или их семейству. Все было точно так, как описывала Вилла. Мамаша Бейк сидела в кресле, скрестив пухлые белые руки на коленях. Ее черное платье было перехвачено на широкой груди огромной брошью-камеей. Седые волосы собраны в тугой узел на затылке, маленький сжатый рот среди морщин, блестевшие глаза за стеклами очков в стальной оправе.